Горячая гей библиотека

Лёшкины университеты (глава 15)

Часть 6

А Валентин Иванович между тем продолжал:

- Мало у нас информации. Плохо мы работаем. Твоя, Серёжа, недоработка. Мы должны знать каждый шаг этих зверёнышей. Мы должны знать, чем они дышат, о чём думают. Мы должны знать то, о чём они ещё даже не успели подумать. А у нас получается наоборот. Вместо того чтобы устанавливать правила, мы живём по их правилам и боремся с последствиями.

- Потому что мы не до конца эти правила принимаем, Валентин Иванович. У нас какая- то половинчатая установка.

- Брось ты, Сергей, свою демагогию. Твоя теория не работает. Делая ставку на так называемых блатных, ты тем самым поощряешь их на беспредел и неподчинение режиму.

- Это каким же образом? - удивился "Мюллер".

- Не валяй дурака. Сам знаешь, что всё происходящее это борьба за положение.

- Так в этом и весь смысл, - усмехнулся "Мюллер" - "разделяй и властвуй". Чем больше между ними срачей, тем меньше у нас головной боли. И главное, что они будут чувствовать свою зависимость от нас. Представьте себе такую ситуацию: вот они мочат друг друга, дерутся, опускают, лезут вверх по пищевой цепи и только ради того, чтобы понравиться нам, администрации, потому что именно мы можем дать им то, что никто больше дать не сможет. Волю тут, за забором. И вот когда кто-то там самый дерзкий из них добивается положения, расчистив себе дорогу, мы его "раз и на матрас". И опять срачи, драки за лидерство. Хотя они и так тут постоянно происходят.

- Это путь в никуда, - покачал Валентин Иванович головой, - мы должны перевоспитанием заниматься, а не поощрять их систему. Мы должны выбивать им из головы эту девиантность, а вместо этого получается, что мы пытаемся возглавить все эти их одноклеточные движения.

- Именно, - согласился "Мюллер", улыбаясь, - именно возглавить. Не давай им ничего. Лучше возьми у них часть их ноши и неси вместе с ними - это будет для них лучше всего, если только это будет по вкусу и тебе самому. А если тебе хочется дать им не больше милостыни, и заставь их к тому же вымаливать.

- А я согласен с Валентином Ивановичем, - внезапно сказал отец Дмитрий, - "Любовь да будет непритворна; отвращайтесь зла, прилепляйтесь к добру".

- Я что-то говорил о любви и добре? Я несу людям дар, - усмехнулся "Мюллер" и, повернув голову в сторону отца Дмитрия, спросил, - и потом, что вы сейчас, имеете в виду? "Зло" "Добро", что вы вкладываете в эти понятия? Это же субъективно оценочная категория. Сколько в мире религий было уже за всё существование человечества? Сотня? Две? Три? И сколько себе подобных люди калечили, направляемые руками своих же жрецов во имя добра и веры? - "Мюллер" махнул рукой, начиная раздражаться. Ему был неприятен этот разговор. - Если вы согласны с Валентином Ивановичем, то было бы больше толку, если бы вы мне рассказывали, что там эти обмороки шепчут вам на исповедях. Вот тогда бы мы и повоевали с ними во имя добра и света.

Отец Дмитрий сделал вид, что обиделся и, раздув свои бледноватые обвисшие щёки некогда красивого лица, с напускным пафосом в голосе проговорил:

- Никогда я не нарушу тайну исповеди. Исповедь это таинство покаяния в грехах, кои есть грязь, и исповедь призвана отмыть её с невинной души кающегося.

- И не только, - усмехнулся "Мюллер".

Отец Дмитрий, понимая, к чему клонит "Мюллер", вспыхнул.

- Мне эти ваши оскорбительные намёки, Сергей Витальевич, уже порядком надоели.

- Так я же ничего не сказал, - развёл тот руками, - это вы тут оба на меня накинулись, обвиняя во всём, что только можно!

- Никто тебя ни в чём не обвиняет, Сергей, - сказал Валентин Иванович, всем своим видом показывая, что это мини-совещание подходит к окончанию, - я просто в очередной раз хочу тебя предупредить, чтобы ты не заигрывался в свои игры, так как пострадаем все мы. Делай больше ставку на актив. Надо, чтобы именно активисты были основными нашими союзниками в борьбе за дисциплину и порядок.

- Да активисты сами себя за западло считают. У них между собой срачей и беспредела куда больше, чем среди блатных.

- Вот и пресекай их. А я поехал, буду пробовать замять последний случай, - директор встал и отодвинул стул в сторону, после чего посмотрел на отца Дмитрия и спросил, - вы кажется, о чём-то хотели просить меня отец Дмитрий?

Выходя из кабинета, последнее, что услышал "Мюллер", это просьбу отца Дмитрия об организации кружка хорового церковного пения. Ему стало смешно, и, боясь рассмеяться прямо в кабинете, он быстро вышел в предбанник и закрыл за собой двери. Вернувшись к себе, он взял сигарету из пачки и подкурив подошёл к окну, дёрнув на себя форточку. Директор порядком его уже начинал раздражать. Конфликт интересов, несовместимость взглядов, отношение ко всему происходящему - всё это выводило "Мюллера" из себя, и сдерживаться с каждым таким совещанием ему становилось всё труднее и труднее. Надо было что-то решать немедленно, не откладывая, но сначала...

Он вернулся к столу, решительным движением растёр в пепельнице окурок затем снял трубку с внутреннего телефона и, позвонив на вахту, распорядился:

- Приведите ко мне Татаринова.

После чего погрузился в чтение лежавшего у него на столе дела.

"Татарин" же, вернувшись к себе в отряд, попал на так называемую пересменку. Пацаны вернулись с работ, переодевались и готовились к обеду, а затем к занятиям в школе. Все сновали кто в умывальник, кто в сушилку к шкафчикам, кто за полотенцем в расположение. Те, кто уже переоделся и привёл себя в порядок выходил на улицу. Двое пацанов, заправляясь прямо на ходу, увлёкшись каким-то весёлым рассказом, подошли к входным дверям, но, увидев вошедшего "Татарина", замерли на месте как вкопанные, не решаясь идти дальше. Тот остановился и осмотрелся. Прямо в коридоре около стола с дневальным и висящими на стене распорядком дня, стенгазетой и какими-то приказами, он увидал "Егорёшу". Тот стоял, упёршись в стол и активно, жестикулируя свободной рукой, что-то рассказывал стоявшему неподалёку пацану. Брюки на "Егорёше" были приспущены, а поверх них небрежно болталась выпущенная наружу майка. Майка была хоть изрядно помятой, но выглядела белой и свежей. Вообще во всём виде "Егорёши" чувствовалась некая уверенность в себе и претензия на лидерство. Одного опытного взгляда хватило бы, чтобы с уверенностью определить "забуревший" "Егорёшин" вид. Единственное, что портило эту его самоуверенность, так это пожелтевшие синяки и ссадины, оставшиеся после драки с Лёшкой. Увидав "Татарина", "Егорёша" замер и даже непроизвольно дёрнул рукой, чтобы заправить майку в брюки, но "Татарин" кивнул головой в сторону каптёрки и коротко сказал:

- Пошли!

В каптёрке находился только "Ганс". Он сидел за столом и что-то писал.

- "Ганс", выйди, нам потрещать надо, - сказал "Татарин", подходя к столу.

"Ганс", нехотя прерывая начатую работу, поднялся и, не проронив ни слова, вышел в коридор. "Татарин" взял пальцами листок бумаги, над которым работал "Ганс", посмотрел его и положил обратно. Это была какая-то ведомость о расходе банно-прачечных принадлежностей. "Татарин", присаживаясь на табурет, кивнул "Егорёше".

- Падай давай. У нас времени децл.

"Егорёша" сел напротив "Татарина" и молча стал рассматривать стены. Он не мог смотреть "Татарину" в глаза. Вернее, мог, но тут же отводил свои глаза в сторону, под этим тяжёлым "Татаринским" взглядом.

- Красавчик, - неожиданно похвалил "Татарин", доставая из кармана переданный "Муслимом" конверт с деньгами.

"Егорёша" вздрогнул от неожиданности, но похвала "Татарина" была ему приятна. Он улыбнулся.

- Рассказывай давай, - велел "Татарин", - а то скоро на обед строится.

- Да чё тут рассказывать? - смущённо пожал плечами "Егорёша".

- Всё и в подробностях. Я хочу знать все мелочи.

страницы [1] . . . [4] [5] [6] [7] [8]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Тюрьма, 18-19-летние

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>