Горячая гей библиотека

Сырный супчик

Часть 4 (последняя)

К концу пятого дня у них кончилась дурь. Здоровые, дублённые вольным ветром и жестокими обстоятельствами мужики распределились по зданию маленькими компаниями. Тут и там то и дело раздавались всхлипы, стоны и удары головой об стену - это означало, что кто-то рассказывал товарищам всю свою жизнь, а товарищи в ответ делились своими невзгодами. Матросня обнималась, пела заунывные песни и философствовала до слёз. Я услышал столько душещипательных историй, что мне позавидовал бы Достоевский.

Нас с Сашкой тоже не оставили без внимания. Сначала нас стыдили. Так, немножко. Что ж, мол, вы, парни, разменяли миллион по рублю и жизнь свою похерили? Дерева не посадили, ни одного дома не построили и не родили сына? Потом они поняли, что сморозили что-то не то, и принялись нас жалеть, причём с повышенным рвением. Они накормили нас жареным крысиным мясом, а один жилистый высокий мореман даже отдал мне свой тельник. С себя снял и прямо на меня надел. Тельняшка на мне обвисла, как ночнушка, чуть не до колен. Была бы длиннее - сошла бы за хитон. Но всё равно хорошо. Тепло, приятно. Я рукава только закатал. Жилистый гладил меня по голове, говорил, что у него дочка была такая же, как я. В том смысле, что тоже красивая. Говорил, что она тронулась умом и повесилась в мужском сортире. Её нашёл какой-то маньяк-некрофил, долго измывался над телом, а потом съел. И потому, говорил жилистый, он меня теперь никому обижать не позволит. Его хер у меня перед глазами до сих пор как живой стоит...

Когда анархисты немного протрезвели, то принялись пить всё, что горит, из того, что осталось. Стадии опьянения чередовались стремительно: от "как я вас всех люблю и уважаю!" через "я тебе в глаза всё скажу, что я о тебе думаю" до "как же я вас всех ненавижу!". А потом пришёл Старик и принёс дурь.

Нас с Сашкой опять поставили на сцену и долго о чём-то спорили. Но это была так, видимость, игра в цивилизацию. Это понимал я, это понимал Старик. Почерневшим ногтем он указал на Сашку, и его стащили вниз, накинули ему на шею петлю, а свободным концом верёвки связали руки за спиной, перекрестив запястья. Жилистый тянул верёвку так, что у Сашки трещали суставы и голова запрокидывалась на спину.

На стене висел портрет Президента, на лбу у которого кто-то написал похабное слово. Жилистый часто использовал портрет для проверки точности маузера. Такое же слово он ножом вырезал на лбу у Сашки. Кожа поддавалась плохо, раны быстро затягивались, но нож был острый, и кровь рубиновыми бусинами катилась по Сашкиному лицу. Он не кричал, только хрипел и пытался в последний раз поймать мой взгляд. Потом Сашку уволокли в коридор, и мы со Стариком остались одни.

Старик обнял меня за плечи и развернул лицом к пустому проекционному экрану. В этот момент дверь в коридор открылась, и оттуда ввалился в помещение одуревший матрос с капельницей, трубка от которой уходила под рукав его бушлата. За его спиной происходила какая-то возня, и я увидел Сашку. Он вывернул голову и смотрел на меня, как будто пытался что-то сказать, но на месте рта у него была большая беззубая рана.

Сашку поставили на ноги, и кто-то с карабином ткнул его в зад штыком, поторапливая.

- Занято! - мы со Стариком крикнули это одновременно, и матрос с капельницей испуганно отпрянул, закрыв дверь снаружи.

Я видел Сашку всего секунду, и эту секунду я записал. Секунда была очень важная. Я прислушался к своим ощущениям и нашёл на самом донышке души только капельку зависти. Господи, ну почему он всегда первый?! Так я проиграл ещё одну битву...

Мало кто скажет, что ему нравится вторая часть Шестой Симфонии Чайковского. На самом деле, я таких людей вообще не встречал. Жизнь наполняется переломными моментами, и если они есть, то ты понимаешь, что ещё живёшь. Но никакая жизнь не может состоять из одних переломов. Очевидно, что всё дело в свойствах человеческой памяти. Я устроен по-другому. Может, поэтому вторая часть Шестой Симфонии мне нравится больше всех. Когда я её слушаю, то не просто живу, а ощущаю себя человеком. Я начинаю понимать ценность столь малого и доступного - способности чувствовать и мечтать...

Внутренняя телетрансляция, как и всё остальное в здании, работала прекрасно. Не только трёхмерное изображение, но и запахи передавались безупречно. В беспорядочно мельтешащих лучах прожекторов и отсветах электрических разрядов чёрные матросские бушлаты выглядели как куча скарабеев, копошащихся на крыше.

Музыка ударила в унисон с громовой канонадой. Третья часть Симфонии заполняла собой остатки мира с неудержимостью стихии. Сильные руки Старика вросли в подлокотники кресла, и стон удовольствия сытым котёнком прыгнул из его кадыка, царапнул лапками грудь и свернулся упругим комочком в мошонке.

Лучи прожекторов скрестились. Чёрная масса отпрянула и блеванула изуродованным боевым кличем. С резким смертельным "А-а-а!" возбуждённая шестиметровая штанга громоотвода взметнулась, словно сама по себе, в небо, как сакральный языческий фаллос. Старик взял крупный план. Он знал, что мне важно видеть всё.

Пронзённое человеческое тело, украшавшее вершину стального фаллоса, трепетало в предсмертном любовном экстазе. Широко разведённые ноги жертвы оттягивались верёвками к концам тонкой поперечной перекладины, дающей казнимому издевательскую надежду обрести под собой опору.

Скрученные за спиной руки за петлю выворачивали шею, не давая голове упасть на грудь и позволяя Сашке кричать окровавленным беззубым ртом прямо в небо. Изорванное разрядами, небо клубилось чёрной воронкой дыры. Сашка едва дотягивался до перекладины пальцами ног, пытался упираться в неё и соскальзывал. Агонизируя, он судорожно приподнимался и насаживался вновь на раскачиваемый ветром кол. Теперь любовь выглядела так. Извращённая любовь умирающего человека и холодной беспощадной стали.

Бедняги! Они распяли не того. Я смотрел на экран и беззвучно молился за них, обречённых в этом мире. Молился впервые в жизни. Так надо...

Громовые разряды всегда есть следствие молнии. Но не в этот раз. Гром вжимал всё живое в землю и растирал в прах. Крошечные клетки замерли, прервав своё колебание по единому приказу, и движение соков в них остановилось. И тогда из воронки ударила первая молния.

Разряд пробежал по громоотводу сверху донизу, рассыпавшись искрами взрывающихся прожекторов. Экран ослепительно побелел, и чуткая техника наполнила воздух запахом плоти, прогоревшей до угля. От второго удара крест раскалился, и вспышки разбегавшегося по крыше разряда разметали чёрную массу у его основания. Теперь молнии били непрерывно, крест разгорался всё ярче, и было видно, как чёрным рваным пеплом осыпаются с крыши вниз ещё живые.

На мгновение крест затмил собой всё. Я сохранил и эту секунду. Мне будет что предъявить на суде. Небо осталось в ней угрюмым фоном, обветшавшим задником разорившегося театра. Теперь, в грядущей Вечности, оно уже не сможет претендовать на большее.

А потом пошёл снег. Теперь уже навсегда. Вселенский сырный супчик. Мутный и пустой белый шум... У меня кончились слёзы, Старик. Я смертельно устал проигрывать. Я хочу тебя любить. Так надо.

Он оценил моё умение, понял, что я подгадал к финалу третьей части, и не стал противиться. Сильный мужчина, обладающий властью над осколками мира не по капризу случая, а по всем правам, подчинился ничтожному парнишке, торгующему своим телом за кусок крысиного мяса. Так просто было бы спасти этот мир, если бы первые научились не только брать у последних, но и отдавать...

Старик кончал с натужным хрипом, извиваясь у меня в глотке, словно лопнувший под давлением шланг. Он был жидкий и безвкусный, как и его супчик. Его семя внутри меня, на лице моём и груди взывало и свидетельствовало... Я встал и распростёр руки в стороны.

Что же, ты просил меня слушать, Старик. Я сделал, как ты просил. Теперь моя очередь.

- Есть ли что трудное для Господа? - я склонил голову к плечу и кокетливо улыбнулся.

Прости, папа, никак не избавлюсь от пристрастия к подобным выходкам. Но ты, со своей привычкой подглядывать, тоже хорош. Мог бы и отвернуться.

Никто не научил меня, как устоять перед наглыми мужчинами с сильными руками и бычьей шеей. Я посмотрел Старику в его одинокий глаз, равнодушный и мутный. В нём не отражалось ничего, даже похоти. Даже меня там не было. Одна бездонная всепоглощающая тоска. Я усмехнулся, в который раз убедившись в своём превосходстве. Не таясь, не прикрываясь маской, открыто и нагло. Теперь я мог себе позволить так усмехаться. Теперь я хочу быть самим собой...

Музыка гениального композитора накатывала эмоциональными волнами, нагнетала напряжение и готовила развязку. Вспышки молний слились в экстазе со стробоскопами и лазерами. Ещё один взрыв, уже совсем близкий, ударил по ушам. Здание качнуло, как корабль, налетевший на мель. Где-то наверху тяжёлая мебель со скрежетом поехала в сторону. Раздался пистолетный выстрел, а за ним резкий звук, как будто сумасшедший трубач не дунул, а смачно пукнул в свой инструмент. Второй выстрел утонул в безумном вопле. Человек кричал непрерывно, на одной ноте, диссонировавшей с основной темой Шестой Симфонии. Третий выстрел этот крик оборвал, и на краткий миг в мире восторжествовала гармония.

Новый удар пропахал рябью паркет, опрокинул несколько стульев и убежал рваной трещиной вверх по внутренней стене. Разорванная стена, как плоть распоротого, но ещё живого существа, то сходилась, то расходилась, словно дышала этой щелью. Такое я видел и раньше, ничего нового или странного. Как скрежет зубами во рту, когда срезают губы.

Третья часть Шестой Симфонии закончилась. Наступала эра Четвёртой...

Стёкла все-таки не выдержали и звонкой пулемётной очередью рассыпались в алмазную пыль. Ворвавшийся в зал шквал причудливо разнообразил коду. Ах, Пётр Ильич такой шалун, так любил вычурно кончать... Смотри на меня, Старик, я люблю тебя! Я закрыл глаза и, эротично изгибаясь под ритм Великой Музыки, медленно стянул с себя тельняшку.

страницы [1] [2] [3] [4]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Фантастика и мистика, Изнасилование, Групповой секс

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>