BlueSystem >
Горячая гей библиотека
Сырный супчикЧасть 3 Сашкина проблема была в том, что он не понимал всех прелестей жесткого секса. Когда
в передвижном борделе-автобусе в Окуме я обслужил за смену полсотни ликвидаторов, он жалел
меня и пытался успокаивать, а я полчаса блевал соком любви и хохотал ему в лицо. Несмотря
на абсолютную память, я совсем запутался - сколько же во мне побывало членов. В смысле,
сколько их было во мне одновременно. Он тогда не выдержал, набросился на меня и стал
пятьдесят первым. Он грыз мне плечи и царапался, впервые в жизни дав полную волю своей
человеческой природе. Я опустил глаза вниз и, повернув руку, посмотрел на следы укуса
на запястье. Отметины, оставленные Сашкиными зубами, были до сих пор отчётливо различимы.
Кожа у меня только с виду тонкая и нежная на ощупь. Поцарапать или проткнуть её не так-то
просто. Только зубы уникума Сашки могли оставить такие отметины. Но все равно они должны
были рассосаться часа за два и бесследно исчезнуть. Или просто я не хотел, чтобы Сашка
исчез бесследно? Эх, где сейчас валяются эти зубы, где валяется сам Сашка... Может быть,
он успел их проглотить. Нам ведь предписано исключать возможность утечки биоматериала
и ДНК. Хотя о чём это я? Какое это теперь имеет значение?! Смеялся я тогда над Сашкиным
крестиком. Сашка никогда его не снимал. Смешно - его пялят в четыре ствола, а на шейке
крестик болтается! И его голый бог захлёбывался в молофье, как и голый Сашка, раскачиваясь,
словно гимнаст на кольцах. - Саша, ты хочешь попасть в рай?! - мне нравилось играть
с его телом, даже больше, чем со своим. Я опрокинул его на спину и, схватив за лодыжки,
развёл ему ноги. - Ты думаешь, твой бог наградит тебя за то, что ты сдох в этом аду, пройдя
через столько унижений и издевательств? Все враньё! Мы уже в раю - это и есть наша награда.
Вообще, я обычно молчу, предпочитаю открывать рот только для дела, особенно после того,
как мне имплантировали вибратор в язык и гортань. Но тут меня понесло, и я вдруг возомнил
себя проповедником, учителем. Или даже Учителем! Я водил пальцем по цветной татуировке
на внутренней стороне Сашкиного бедра. Пышный розовый куст оплетал его, начинаясь
под коленкой и заканчиваясь на ягодице. Я знал там каждый лепесток, каждый изгиб листика
и, конечно же, то, где у Сашки самая сильная эрогенная зона. Одними нежными прикосновениями
я заставлял Сашку выгибаться, как на колесе, и говорил, говорил... - Видишь ли, Сашок, -
вещал я назидательным тоном, - твой бог - это только твоя вера во враньё тех, кто создал
его по своему образу и подобию. Но если ты и вправду веришь, то как ты можешь допускать
такое кощунство и осквернять предметы культа? Своими сильными ногами Сашка переломил
меня, как спичку, и за секунду очутился сверху. - Если снять, то это и будет кощунством.
Снять - значит впасть в искушение спрятаться от Бога, - говорил Сашка, сидя у меня на груди. -
Разве от Бога можно спрятаться? Разве не кощунственно даже думать о том, что, сняв крестик,
можно стать для него невидимым? Я пустил Сашку в себя, стремясь избавиться от ощущения
нарастающей опустошённости. Мне не нравится быть чехлом, из которого вынули скрипку.
Сашка ворвался по-хозяйски, без стука в дверь. Всё равно, боль лучше, чем ничего. Это боль,
которая заставляет тосковать по ней, когда уходит. - Для чего-то же Бог создал меня
таким, - Сашка трудился, как швейная машинка "Зингер", возвращая мне способность
чувствовать. - И самая большая благодарность, которую я могу ему выразить, - это всегда и
во всём оставаться самим собой... Сашка осёкся и виновато посмотрел на меня. Я опять
рассмеялся. Да, меня создал не бог. Он всего лишь легкомысленно допустил возможность
моего создания. - Говоришь, твой бог всё видит? - шипел я, вжимая пятками Сашку
в себя. - Может быть, он и кончает вместе с тобой, этот бог, сочинённый греческим
монахом-мужеложником и стыдливо переделанный косноязычным переводчиком-фантазёром?
Теперь я всё делал сам. Всё-таки люди недооценивают свои возможности. Бог дал им два
анальных сфинктера - внешний и внутренний, а они и одним-то никак не научатся пользоваться.
- Ведь в греческом тексте нет даже такого слова - "крест", - я насиловал Сашку взглядом
глаза в глаза, - там написано "ставрос". А по-гречески "ставрос" значит "кол"! Сашка
не выдержал моего взгляда, зажмурился и с болезненным стоном выстрелил мне в кишки
расплавленным нефритом, заваливаясь вперёд, на руки, поставив меня почти вертикально
и вдавливая так, что я чуть не проломил плечами пол в автобусе. Потом, уже в самом начале
конца, отмороженные пацаны притащили из разбомбленного зоопарка перепуганного самца
гориллы. Судя по сексуальной фантазии, отморозки явно были скинхедами, а если судить
по их горящим глазам, при виде гориллы я выжег своими феромонами всё целомудрие
на километры вокруг. Но, даже к моему удивлению, горилла не заразилась всеобщим
сумасшествием. Обезьяна жалась в угол и стонала совсем по-человечески. Птицы и звери
вообще вели себя странно. Только люди были, как всегда, обычны и предсказуемы. Гориллу
скинхеды пристрелили, а меня хотели посадить на кол. Я ещё подумал тогда: "А что если я
новый мессия и, пожертвовав собой, спасу этот мир?" Соблазн стать "спасителем" был велик.
Но моему "вознесению", а может быть, и спасению мира помешал Сашка, появившийся в самый
важный момент и метнувший в скинхедов свето-шумовую гранату. Этими гранатами днём ранее
нас снабдила банда феминисток, которые по всей Москве гонялись с серпами и секаторами
за священниками и шовинистами. Быстро разобравшись, что мы не священники и совсем уж
не шовинисты, они дали нам еду, дурь, пару гранат и предложили присоединиться к "Народному
фронту". Мы вежливо отказались, но признали, что в час великих потрясений во многих людях
просыпаются лучшие человеческие качества и стремления. Именно так и рождаются герои...
Матросня набилась в зал до предела. Кто не поместился, смотрели трансляцию по всему
зданию. Мы с Сашкой показывали на сцене, какой бывает любовь. Вряд ли они ещё помнили, что
она вообще бывает. Тем более такая. Тем более когда рушится мир. Скорее, они готовы были
уверовать в то, что именно от такой любви он и рушится. Здесь, в оазисе относительной
стабильности, они так и не успели понять, чего им не хватает. Они все ещё жаждали мяса
и чужих страданий, чтобы не замечать своих. Не знаю, какой силой Старик удерживал их.
Я не видел и не понимал, а только догадывался о её природе, и от этой догадки у меня
судорожно сводило живот и подкашивались ноги. Я чувствовал, что он хочет меня, но пока
есть Сашка, я для Старика всего лишь пыль на подошвах, недостойная даже прикосновения.
Потому что Сашка всегда первый. Потому что Сашка был для меня особенным. Потому что
Сашка - это всё, что у меня осталось, и, значит, это единственная жертва, которую я
могу положить на алтарь любви. Я смотрел на Старика не отрываясь и, лаская себя,
взял кисть своей руки в рот целиком. Зал ревел, улюлюкал, рычал и свистел. Тогда кисть
второй руки я ввёл себе в анус, и Старик не выдержал, спросил, нагло, спокойно и негромко,
прорезав захлебнувшийся вдруг рёв пьяной матросни: - А наоборот? Я делал так, как
он приказывал. Похоть убила в анархистах всю фантазию. Но Старик велел мне лечь на спину,
а Сашке встать надо мной. Я был в Сашке, Сашка был во мне, а вокруг нас, как грачи,
клубились стаей чёрные бушлаты. Старик больше никого не удерживал. Он исчез и оставил
нас умирать. Пять дней я коллекционировал балабасы. Ничего по-настоящему оригинального,
впрочем, не попалось. Приметил только пару головок в виде розочек и один искусственный
удлинитель с помпой, работающей на плутонии. В остальном унылая рутина. Во время
полевых испытаний и то тяжелее было. Тогда батальон спецназа месяц нас опускал. Ребята
получили приказ пленных не оставлять и ни в чём себя не ограничивали. Они были молодые,
весёлые и поначалу храбрые. Сроки испытаний постоянно продлевали, пока командир батальона
не начал звонить во все инстанции и умолять прислать замену деморализованному и
обессилевшему личному составу. У них же семьи, жёны, их же всех дома заждались, а сколько
ещё времени на реабилитацию уйдёт? Анархистам никак не удавалось отвлечься, оторваться
от реальности, как мы ни старались. И ещё они умирали. По разным причинам. Кто
от передозировки или болезни, а кто от того, что надоело жить и ждать. Налетевший чёрный
бушлатный шквал за пять дней превратился в обычный бриз. Вихрастый матросик, угощавший
меня виски, тихо отошёл в угол и застрелился. Все трупы сначала складывали в отдельной
комнате, а потом стали просто сбрасывать с площадки пожарной лестницы. Многие уходили
сами, поднимались на крышу и бросались вниз. Мне даже удалось улизнуть на минутку
в ту комнату. Видно было, что трупы сначала складывали аккуратными рядками и только
недавно начали валить в кучу, не разбираясь, кто есть кто. Я нашёл вихрастенького, прижал
его к груди, поцеловал. Нет в этом никакого смысла и таинства. Это нужно было не ему,
а мне. У меня уже не осталось ни времени, ни сил оплакивать каждого. В лице
вихрастенького я прощал всех и просил прощения у них за то, что скоро не смогу противостоять
тяжелейшему греху отчаяния. Там был ещё женский труп, обнажённый, пролежавший несколько
недель. Я взял его на руки, баюкал, пел колыбельную и гладил каштановые волосы... Здесь,
между шестидесятым и семидесятым этажами, любовь будет держать оборону до тех пор,
пока я ещё могу чувствовать.
страницы [1] [2] [3] [4]
Этот гей рассказ находится в категориях:
Фантастика и мистика, Изнасилование, Групповой секс
Вверх страницы
>>>
В начало раздела
>>>
Прислать свой рассказ
>>>
|
