Горячая гей библиотека

Котик хозяину рад

Часть 1

Парень лежал на песке в моём убежище на берегу и смотрел, прищурившись, как я спускаюсь вниз с обрыва. Был он совершенно голым и лежал задом кверху, чуть приподнявшись на локтях, и ни звуком себя не обозначал, пока я неуклюже сползал на крохотный, намытый Волгой пляжик, хватаясь то за корни, то за ствол упавшей сосны. Пахло смолой, цветущей водой, травой, безмятежностью - в общем, июлем. Я не сразу заметил наличие чужака и на секунду застыл. А приглядевшись, чуть не засмеялся: господи, да ему же 18-19 лет, к тому же деревенский по виду пацанчик, эдакий котик. С коротенькой стрижечкой, чистенькой мордочкой, прижатыми ушками. Такие если и мяукают, то тихо. А если и трутся о ногу, то деликатно. Рады и хлеба куску, и любой гладящей руке. Ага. Теперь я понимаю, что важно ещё и слово "любой". Но тогда внутри от вида голого тельца пацана внутри меня ойкнуло.

Я посмотрел внимательнее. Котик был худым, скорее жилистым, чем мускулистым - но с попкой сладкой, сложенной как из двух марципанов, присыпанных даже не волжским, а сахарным песком. Я удивился потом, когда Васька сказал, что год в армии отслужил. А поначалу я понять не мог, откуда вообще кто-то здесь мог взяться. Километров на десять вокруг - никакого жилья, кроме единственной деревеньки в дюжину просевших домов, где одни полумёртвые бабки, включая мою. Но разворачиваться и уходить было глупо, и я спрыгнул к реке. Чуть не поскользнувшись на лениво облизываемой волной коряге.

К двоюродной бабке в подыхающую деревню на Волге я приехал после того, как городской мой ясный сокол, голубое крыло, надменный взор, обернулся чёрным слизнем, мокрицей, гнилой тварью, предателем.

Парень, в которого я влюбился без памяти, оказался обычным жиголо, выкачивавшим из меня втихаря денежку и получавшим свои удовольствия за мой счёт. Я давно чувствовал неладное: он всё чаще огрызался на ласки, грубил, путался в рассказах о том, где был, - но любовь мутит мозг, и я сам находил объяснения и извинения и грубостям, и нестыковкам. До тех пор, пока однажды не пришёл с работы в неурочный час, а сокол мой нежился в ванной, а планшет его был не выключен, и на меня с экрана вывалилось всё. Его переписка с дружками и письма любовникам, его хвастовство тем, как и на сколько он меня разводил. Он тырил с моих счетов деньги и - я кинулся проверять - опустошил домашний тайник с наличными. На меня с экрана летели его измены, его обманы, его глупое хвастовство изменами и обманами. Он был столь же циничен, сколь и глуп, и магазинными чеками к тому, на что я купился, в меня летели сделанные в моей квартире фотки, где он трахался то с этим, то с тем, а вот и втроём, а вот и вчетвером, - и я понял, почему так странно, блядски, пахли простыни и пахла квартира, когда я возвращался из командировок.

Я любил его сильно. Мечтал, как скульптор, вылепить ему будущее, оплачивал курсы английского и автошколу. Теперь становилось понятно, почему он ругал и то, и другое (странно хвалить то, где побывал разве что раз, а на большее ему не хватало терпения) и почему секс у нас случался всё реже. Трахался он, признаю, хорошо. Он любил похоть, разврат, любил трахать сам и любил впускать в себя члены: чем больше за один день, тем лучше, но в это я, несмотря на доказательства, не сразу поверил. Так привезённый в больницу после автокатастрофы не верит в то, что катастрофа всё же произошла.

Ванная у меня не запирается - преимущество холостяцкого жилья, и я рванул дверь с планшетом в руках. Моя любовь нежилась среди пены, расставив ноги, и дрочила на смартфон, ведущий прямую трансляцию из чьей-то постели. Оценив в секунду положение, он спокойно назвал меня старым дураком, сказал, что давно хотел меня бросить, что записывал на видео наш секс и мои любовные признания, пообещал, что вышлет записи всем моим знакомым и моей матери, - и вообще, на весь мир меня обесчестит, если я не заплачу отступных. И, выпятив из воды член, не обращая на меня внимания, разрядился белой струйкой в кафель стены: "Слизни, это тебя утешит!" Дальше последовал глупый, наивный шантаж. Он забрал ключи от машины и говорил, что не отдаст, пока не получит денег, а если позвоню в полицию, то заявит, что я его насиловал... Мне не пришлось его даже выгонять из дома: спокойно набив своими шмотками оба моих чемодана Rimowa, он ушёл сам, виляя задом, обозначив нехилую сумму отступных.

Это была худшая весна в моей жизни. Гнилая, сырая весна, и запах дворовой помойки смешивался с запахом оттаивающего собачьего дерьма.

Нашлись знакомые среди силовиков, готовые решить мои проблемы за куда меньшие деньги, чем требовал негодяй. Я вернул ключи от машины и сменил замки в квартире. Самое ужасное, я продолжал мерзавца любить, и если бы он тогда вернулся, то я простил бы его и дал бы ему всё, что он просил. И дал бы делать ему со мной всё, что угодно. А он знал толк в чём угодно: и в связанных витым телефонным шнуром руках, и в грубых шершавых кожаных масках, и в скотском, жёстком, мощными толчками сексе на полу, и в сексе на подоконнике у заснеженного синего ночного окна, с бесстыдной демонстрацией наших голых тел городской метели, и в сексе в ванной при свечах под равелевское "Болеро", и в сексе в коридоре, и в двойных оргазмах - когда он прижимал меня спиной к себе и мелко долбил меня неутомимо, удерживая мои руки, так что я кончал первый раз без рук, а потом, миг спустя, второй раз - от его руки...

Теперь я уже знал, что он выбегал по вечерам из дома не на джогинг, а чтобы забраться в машины клиентов, которым он сосал за деньги и которые сосали ему, - его вообще ничего, кроме денег и секса каждый раз с новым мужчиной, не интересовало. Нанятый мной решить проблемы шантажа парнишка, мехматовский ботаник в растянутом свитерке, под которым, однако, уже просвечивали погоны технического управления серьёзной структуры, с лёгкостью взломал ему аккаунт и стёр всё, что касалось меня, - а потом с тем же удовольствием от качественно выполненной работы скачал мне на флэшку переписку негодяя за последние пять лет, заметив мимоходом, что моя любовь за эту пятилетку переспала чуть ли не с пятью сотнями мужчин в возрасте от 18 до 65. А за полгода жизни со мной к ним прибавилось ещё полсотни.

- Вам попался обычный социопат, - утешающим тоном сообщил мне компьютерный спаситель.

Спаситель знал теперь про меня столько же, сколько и негодяй. Это был пухлогубый, косноязычный, некрасивый, недавно принятый в силовое лоно и недавно женившийся чувачок - любивший, однако, весь мир, поскольку женился счастливо, по любви. Он умел говорить только о своей жене и о взятиях компьютерных рубежей. Он относился ко мне так, как если бы я был подругой его жены, обесчещенной хакером. Он даже обнял меня однажды в порыве:

- Вы хороший человек. А он пиявка. Забудьте вы как бы про него. Всё теперь. С нуля. Ехайте куда-нибудь на месяц, где пусто. Вы тогда увидите, что есть другие глаза на мир. Это же не вы, это же вас. Вы жертва, так сказать, не преступник. Не надо, чтобы у вас синдром жертвы!..

В июле, когда боль от поруганной любви стала отпускать и когда негодяй был прочно насажен к пухлогубым погонам на крючок (мы договорились, что на годик слежка сохранится), я написал письмо двоюродной бабке, взял отпуск, набил машину продуктами и поехал на Волгу. По гугловским снимкам было видно, что там от моего прошлого мало что осталось - исчезла даже лестница, по которой когда-то мы пацанятами спускались к реке. Но бабка была жива. Когда я приехал, она беззвучно и почти бесслёзно заплакала, сказав, что как чувствовала, что успеет повидаться перед смертью. Она меня не ждала: письмо, которое я ей послал, ещё не пришло, почту сюда возили раз в две недели.

Я поправил забор, наколол дров, кое-как выкосил бурьян в огороде, а потом стал искать спуск к Волге. Из деревенских старух к большой воде давно уже никто не спускался: я еле проложил сложный спуск по обрыву и, отыскав маленький пляжик, сбросил шорты и майку, а потом и плавки. Мне нравилось валяться голым на берегу пустынной реки, ослепительной на солнце, чуть пахнущей водорослями, как пахнет невинностью кожа вспотевшего младенца. Мне нравились простор, размах, пустота, в которой от края до края текла вольная воля. Никому не было дела ни до меня, ни до той горстки старух, что доживали в деревне свой давно уже изжитый век. Из города никто не добирался сюда: купаться мест хватало и ближе. Изредка проплывали пароходы, наполненные шумным, глупым, курортным. На второй день я отлил себе во фляжку привезённого коньяка, от которого на солнце меня сразу же разморило, и с наслаждением подрочил, представив себе не негодяя, а пухлогубого влюблённого чувачка, следящего за негодяем в сети. А на третий день увидел внизу у реки голого Ваську....

Я рассматривал его, тогда ещё безымянного, щурясь от солнца. У меня было преимущество одетого перед голым. Поскользнувшись на коряге и чертыхнувшись, я сказал с дозированной насмешкой:

- Привет! Ты - беглый каторжник. Я узнал, твоё фото во всех газетах.

Он приподнялся и сел вполоборота ко мне. Песок осыпался с впалого живота. Пушок в паху был светлый, почти незаметный, но я с удивлением увидел, что парень подбривает лобок. Член у него был в песке - аккуратный, среднего размера, с такими же аккуратными, ни большими, ни маленькими, яичками. Сердце сжалось, как диафрагма фотообъектива при полной глубине резкости, сделавшая отчётливым сразу всё. Пацан хмыкнул:

- Я не с каторги. Я после армии. Я Васька, то есть, типа, Василий.

- Ёлки, а я думал, что ты Тимофей и сбежал с последнего урока!

- Вы всегда так со всеми? Я свой дом приехал продавать, бабка разве вам не говорила?

Я отвёл взгляд, а затем вернул фокус, скользнув от его лица вниз, к паху:

- Я тоже здесь загораю голым.

- Я видел.

- Следил за мной? Ты маньяк? Ты меня сразу убьёшь или сначала надругаешься?

Он засмеялся:

- Нет, не убью, даже если захотите. А надругаться - это как?

- Это когда один голый мужик другого голого мужика...

- Так вы, вроде, одеты.

- Сейчас исправлюсь!

Я стащил с себя майку. И - раз уж начал Ваську подзуживать - стал расстёгивать шорты. Шорты, ударившись карманом с фляжкой о камень, гулко булькнули, а под шортами у меня не было ничего. Я нагнулся, достал фляжку, сделал глоток коньяка, передал Ваське. Обожгло горло. Он тоже отпил.

- За знакомство. Ну что, будем загорать, пить или что ещё?

Я понимал, что как-то нехорошо наглею, так легко можно было и лишить себя удовольствия пялиться на голого пацана; но, в конце концов, почему он следил за мной, голым? Почему был голым сам? Знал, что я к нему спущусь? Да и, чёрт возьми, ну что случится, если я постою на границе дозволенного? Он ударит меня, если я попробую потрепать его по плечу? Но я очевидно сильнее его!

- А что ещё? - спокойно спросил Васька.

- Ну... ты красивый... даже нет, ты... ты приятный.

- Так красивый или приятный?

- Тебя хочется погладить. Это можно?

- Можно, если хочется, - отозвался так же просто он. - Это же приятно, когда гладят.

страницы [1] [2]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Мужики и молодые, Любовь и романтика, На природе

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>