Горячая гей библиотека

То, о чём мог написать Гофман (глава 1)

Часть 1

Дорогой читатель!

В этом году исполнилось двести лет со времени начала литературной деятельности Эрнста Теодора Амадея Гофмана (1776-1822), великого и, к сожалению, малоизвестного в России писателя. В России Гофмана знают и любят, в основном, как автора одной сказки - о Щелкунчике, которую обессмертил великий П.И.Чайковский, создав на её основе всемирно известный балет.

Но Гофман как писатель гораздо больше автора только одной, пускай и самой замечательной сказки. В каждом его произведении присутствует мощное начало Любви, помноженное на безостановочный поиск Истины о нас самих и окружающем мире, что, как мне кажется, должно быть близко и нынешним поколениям ЛГБТ.

В предлагаемом читателю повествовании я пересказал так, как мне она запомнилась, почти "тематическую" новеллу Гофмана "Артуров двор", добавил в неё сюжетную линию из его же блестящего каприччио "Принцесса Брамбилла", итоговое название придумал сам - и вот в результате получилась такая "фьяба", как назвал жанр подобных историй предшественник Гофмана, итальянский драматург Карло Гоцци.

Очень хочу обратить внимание читателей сайта на одно, весьма важное, на мой взгляд, обстоятельство!

Все тот же Карло Гоцци требовал от начинающих и не очень начинающих писателей, чтобы они для увлекательности сюжета своих сказок не гнались за небылицами и чертовщиной. Но в основе их творчества должна лежать та или иная философия, которая и определяет главные поступки литературных героев. Так вот, мне для написания этого повествования не потребовалось изобретать какую- то свою особую "философию", поскольку я полностью использовал ту, что оставил в своём литературном наследии сам Гофман.

Сегодня этого писателя хотят представить чуть ли не как главного первооткрывателя "других миров" в якобы основанном им жанре фэнтези, типа очередных стран-Средиземий и разных планет Снарков, в которых живут и побеждают многочисленные космические капитаны и ученики различных волшебных школ. Но читателю Гофмана не нужно отправляться к другим мирам и планетам и отрываться от знакомой земной почвы - философия Гофмана этого не требовала.

Если коротко, то она выглядит следующим образом.

У человека есть пять органов чувств - зрение, слух, обоняние, осязание и вкус, которыми он познает окружающий мир. Но что, если на свете существуют другие субстанции или другие живые существа, которых мы не можем распробовать, понюхать, услышать, ощутить и увидеть? Можем ли мы тогда с полной уверенностью утверждать, что таких субстанций и существ просто-напросто не существует? Не обманет ли нас тогда эта уверенность, не сыграет ли она с нами злую шутку?

И, озадачивая читателя этим первым философским вопросом, Гофман ставит перед ним другой вопрос: каждый из нас часто видит то, что не видят другие люди, например, сны, часто ощущает то, что не ощущают другие, например, притяжение к другому человеку, или слышит голоса своих близких людей, которых больше не слышит никто.

Но разве все эти видения и ощущения не объективны и реальны для нас так же, как и любая вещь из окружающего нас мира? И разве поэтому они не так же значимы для нас, как и любой предмет из объективного материального мира, или даже ещё более значимы?

И наконец, третья часть философии Гофмана касается его отношения к Искусству и Творчеству.

Тут он вообще предельно краток: только то, что выношено под сердцем, только то, что явилось ясно перед глазами автора, заслуживает того, чтобы о нем узнали другие люди. Только так - и никак иначе, - заповедал творить его Серапион для всех желающих стать его новыми Серапионовыми братьями!

Читайте же Гофмана, друзья мои, он поможет вам в жизни! Читайте и перечитывайте, и будьте счастливы!

В одном славном купеческом городе существовал ко времени написания этого рассказа один большой зал биржевой торговли. Среди всех зданий этого города он стоял как-то по-своему, наособицу, не примыкая тесно к другим постройкам. Он был очень торжественным, с высотой стен более двадцати метров, вмещал в себя тысячу человек и по праву считался главной достопримечательностью города.

Днем в этом зале заключались торговые сделки и царило возбуждение толпы, превращавшей свое броуновское движение в некое подобие гигантской гусеницы, особенно хорошо видной сверху, с высоких колонн верхнего яруса.

Но вот вечером, в сумеречном освещении пропадающего дня, зал биржевой торговли преображался. Сквозь высокие стрельчатые окна верхнего яруса на пол переставали падать солнечные блики, и он постепенно погружался в предзакатный туман. И только статуя самого короля Артура, стоявшая в центре этого зала, белела в предзакатном тумане, теряя свои четкие очертания. Говорят, что именно в эти вечерние часы, когда не толпе, а каждому отдельно взятому человеку предстоит сделать свой важный выбор, способный изменить всю его жизнь, статуя может одним кивком головы дать понять человеку, что он поступает правильно. Но если ты побеспокоишь статую короля Артура по пустякам, то берегись, о, вечерний посетитель зала биржевой торговли: статуя не любит тех, кто беспокоит её по пустякам! Наверное, только поэтому случайный прохожий, воспользовавшийся в вечерние часы этим залом как проходным двором между двумя смежными улицами старого города, старался побыстрее пробежать по нему, не поднимая глаз на статую достославного короля. И действительно, какой может быть серьезный "выбор" у случайного прохожего?

Но случайный прохожий обычно не поднимал глаз не только на статую, но и на замечательные живописные полотна, украшавшие зал биржевой торговли, или зал короля Артура, как его ещё иногда называли люди, именно тогда, когда хотели подчеркнуть особое великолепие художественного убранства этого помещения. Картины изображали аллегории победы Богатства и Благодарности над Бедностью и Болезнью, а также были посвящены значимым событиям, которые произошли в городе за всю долгую историю.

Под одной из таких картин, украшавших первый ярус зала, на широкой деревянной скамье примостился совсем молодой человек в одеянии практикующего юриста: сюртук, шапочка, штаны узкого фасона, туфли с пряжками и чулки до колен. Повторюсь, что человек этот был явно молод: лицо его, не лишённое мужской выразительности, все-таки было ещё слишком свежо и нежно для столь ответственной для молодого возраста профессии, каковой является юриспруденция. Наверное, он сам сознавал это, потому что на лице его отображалась маска некоторого беспокойства, переходящая порой в мимолетную гримасу полного отчаяния.

Он что-то писал крепко стиснутым в руке гусиным пером, и на разложенном перед ним на широком дубовом столе белом листе бумаги проступали следующие письмена: "Сообщаю вам, мой любезный друг, что ваш товар закуплен на сумму две тысячи пятьсот девяносто шесть талеров, о чем я вам настоящим и авизуюсь..."

Но глаза молодого человека были направлены не на то, что выводила его рука, превращая белоснежную девственность бумаги в ее полную противоположность, а совсем на другое место, а именно на стену, под которой он расположился и которая изображала одну удивительную человеческую пару из легендарной истории города. На первом плане, гордо подбоченясь и выставив вперед чересчур крепкую ногу, одетую в чулок и обутую в башмак, стоял богато одетый взрослый мужчина с черной курчавой бородой, скрывавшей добрую половину его лица, а через него, из- за его плеча на зрителя смотрели ясные лучистые глаза гораздо более молодого юноши.

Волосы этого юноши были длинны, но оставляли открытым его свежее, слегка зардевшееся лицо с нежным изгибом губ и румяными щеками. Гордый собой бородач обнимал этого юношу своей правой рукой, а если присмотреться, то можно было увидеть, что пах юноши плотно упирался в широкий зад бородача.

"Вот бы опять вернулись времена, когда двое мужчин могли вот так гордо позировать художнику на улице нашего города, в котором к ним относились с явным уважением за их ум, энергию и смекалку, которую они употребляли не только для процветания своего собственного дела, но и на благо всех горожан! Как уверенно смотрит на нас мужчина и как взволнован своим присутствием на этой картине его юный друг, наверное, пока ещё только авансом получивший право на увековечивание в истории города! Они оба - единое целое, тот самый фантастический Дубльбиголь - парное существо, составленное из двух мужских тел, но живущее общим для двух тел духом, в котором сплавилась уверенность умеющего побеждать взрослого и острая интуиция чувствующего опасность духа юноши! И вместе они образуют то Понимание, без которого нельзя быть успешным в жизни! А сейчас в этом дрянном заштатном городишке, в который превратился тот некогда великий город, попробуй-ка обнимись на улице с понравившимся тебе мужчиной, как тебе сразу накостыляют по шее!" - размышлял чуть ли не вслух молодой юрист, и продолжал: "Мало того, что такое поведение считается неприемлемым для мужчины, так ведь и требования общества заходят гораздо дальше, чем правила поведения на улице! Взять хотя бы меня! Без женитьбы на дочери герра Шприха мне не видать лицензии на право юридической практики на торговой бирже, которую выдает Комитет, в котором заседает сам герр Шприх. И даже получив такую лицензию, я все равно вынужден буду вести обязательный образ жизни достопочтенного гражданина и хозяина семейства! Только на Буршев День эти господа позволяют себе разные "шалости", т.е. могут напиваться за счет города, не допуская, правда, при этом революций и беспорядков, грозящих общественной безопасности, а ещё они могут бить посуду в кабаках с пьяным воплем: "А ты кто такой?!"... От перспективы такой жизни становится так тошно, что хочется бежать из этого дрянного города куда глаза глядят, и, желательно, если уж не в дальнее пространство, которое везде примерно одно и тоже, то уж лучше всего в то дальнее время, когда двое мужчин могли стоять на главной площади города, крепко взявшись за руки, и смотреть с любовью друг на друга, не боясь никаких осуждающих разговоров и оскорбительных действий!"

Неожиданно раздавшийся над его плечом скрипучий голос прервал мысли молодого человека. Над ним возвышался тот самый герр Шприх, о неминуемой свадьбе с дочерью которого молодой юрист только что размышлял. Возвышался - это громко сказано, поскольку молодой человек сидел на широкой скамье, а герр Шприх стоял рядом, но как только молодой человек встал со своего места, то герр Шприх сразу оказался ему по плечо. Но коротышка, тем не менее, неразборчиво выговаривая не совсем приличные немецкие слова, постукивал пухлявым кулачком по невообразимо большой дубовой столешнице и продолжал отчитывать молодого человека.

- Ну, и где вас черти носят, Адольф? Что вы забыли в этом зале в десятом часу вечера, когда сюда только рассматривать чертей на картине "Страшный Суд" можно приходить? Раньше сюда надо приходить, раньше, когда во время рабочего дня здесь можно сделать гешефт хоть на несколько сотен талеров, если у вас не получается пока зарабатывать тысячи! Где авизо для отправки вечерней почтой нашему другу в Гамбург? Дилижанс отправляется через десять минут! Надеюсь, тебе не надо напоминать о важности этого документа для нашего будущего семейного бизнеса, дорогой будущий зятёк? - и с этими словами герр Шприх взял в руки лежавший на столешнице лист.

Невообразимой силы вопль сразу раздался по всему залу. Это герр Шприх, размахивая листком в воздухе, завопил так, как будто ему прострелили ягодичную мышцу - любую на твой выбор, дорогой читатель.

- Святые-угодники, смилуйтесь! Он все испортит, за что ни возьмется, этот чертов зятек, этот достопочтенный компаньон! Черта лысого он станет компаньоном в моей конторе, в самой уважаемой по всему городу и Балтике конторе "Герр Шприх и сыновья"! Нанести мне за один день убыток на десять тысяч талеров! Что вы это здесь такое изобразили? - и он сунул в лицо остолбеневшему Адольфу тот самый лист бумаги, на котором под недописанным текстом авизовки неожиданно оказалась нарисована обнаженная мощная мужская фигура, лежащая на спине среди каких-то фантастических растений, или облаков, что мог знать только автор рисунка, а на этой обнаженной мужской фигуре, заложив руки за голову, под свои длинные, ниспадающие волосы, сидела другая обнаженная фигура, покачиваясь в такт поступательным движениям мужчины снизу и, судя по отсутствию двух обязательных женских прелестей на верхней половине туловища, фигура эта была тоже мужской.

Но, скорее всего, только по прихоти художника, а не по его неумению, член возвышающегося над мужчиной юноши был скрыт от глаз зрителей то ли завитком барашка-облака, проплывающего мимо, то ли мускулистым бедром самого мужчины, приподнявшим стройную ногу юноши вверх так, что она казалась частью его самого.

страницы [1] [2]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Прошлые века, Мужики и молодые, Заграничный секс

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>