BlueSystem >
Горячая гей библиотека
Сильные попперсы с доставкой в день заказа.
Мой Щен, Щенок мой, ЩеняЧасть 1 Имя Щен ему дико шло. Он и был щеном, щенком, бежавшим по жизни, как спущенный с поводка
щенок припускает вдруг за бабочкой, или кошкой, или другим щенком - и человеческое имя уже
на второй неделе потерялось, заблудилось. И я умолял телефонную трубку: "Щеня, ну ты
правда придёшь?! Я тебя жду...". А в ночи, когда, разметавшись, он спал, прижимая
подушку (а он всегда спал в обнимку с подушкой, как с игрушкой, и всегда спал голым,
на предложенные пижаму и майку пренебрежительно фыркая), - так вот, в ночи, когда он,
разметавшись, голым спал, я тихо открыл его сумку (не удержавшись по пути к сумке
поцеловать Щеню в бедро, и он по-щенячьи дёрнул носом в ответ) и достал паспорт, чтобы
прочитать: ну, конечно же, он Женя. И ему 26. А я думал - 19. Ну, максимум, 21. Вот откуда
при этой щенячести мышцы молодого мужчины, так заводящие меня вкупе с щенячестью.
А мордаха у Щена была пацанская, обычная: чёлочка, скулки - кароч, тип, на-а-армальный
пацан, ещё бы в треники одеть... Но тут была Москва, тут в трениках по центру гуляли
модные, а не гопота. А ещё была у Щена особенность всё терять, не только имя - но
терять как бы к лучшему. И особенность ничему не удивляться - мол, идёт как идёт.
И когда я повёз его послушать джаз в Архангельское, он не удивился ничуть, сказал только
после надрывного, в хрипоту, взахлёб ритм-и-блюза: - Короч, класс, мне правда понравилось,
спасибо, что привёз, по-чесноку! И ещё там он забыл где-то на поляне рюкзак со старым
фотиком и стареньким свитером, и с зонтиком, и с чем-то ещё. А я психовал и теребил
секьюрити, чтобы поискали; а Щен смеялся: - Забей! Не нашли, конечно. А на обратном
пути, уже почти что на МКАД, нас вдруг прижали к обочине две патрульные машины - проверка
документов, откройте багажник, проверка на алкоголь, фонариком в глаза, обыск вещей,
личный обыск, была у этих гавриков даже собака! - и я был в ярости, а Щен всё так же был
спокоен. А уже когда подъезжали к дому, он сказал: - Представляешь, а если бы они рюкзак
тряханули, а у меня там коробок с ...? Я аж подпрыгнул, но потом отыгрался,
когда драл Щена - медленно, с наслаждением, вынимая и снова вставляя, то нежно, то резко.
Я знал, что это вынимание и пробегание восемнадцати сантиметров пути доставляет ему кайф,
и он скулит и вытягивается всем невеликим тельцем своим, но жилистым, в этом своём
поразительном пацанско-мужиковском слиянии, и в абсолютном даже не бесстыдстве,
а в открытости, и скулит так жалобно, по-щенячьи: - А-а-а! - Что, блядь, Щен? А если
выну и больше не вставлю? - А-а-а! - Ну так вот тебе, сука, вот тебе, милый... Ноги
размётаны по моим плечам, и лёгкое тельце твоё взбиваю, как перину. - А так? - нежно. -
А так, блядь? - со всей силой... В общем, ебал я его в дикой радости, что обошлось, что
не проводим пару ночей в околотке, прикидывая, во сколько штук евровалюты нам обойдётся
отмазка от хранения, транспортировки и сбыта по предварительному сговору, группой, а также
содержания того самого. А ещё одна особенность у Щена была: как бы ни было хорошо нам
вдвоём, он потом никогда не звонил первым. Я однажды выжидал специально. Было это
снежной-преснежной зимой, после выезда в Волен; я учил Щена кататься на доске (дивная была
ночь - тёплая, метельная), и раза с десятого он всё же спустился к подъёмникам, ни разу
не упав, и сказал: - Кароч, надо отметить! И мы пили водку в кафе на склоне, и я был
уверен в том, что мы уже откатали своё, но он потащил меня кататься дальше и больше уже
почти и не падал, и мы были веселы и пьяны, и я выебал его в снятом домике - не дав раздеться
и принять душ, рывком спустив к щиколоткам бордистские широкие штаны; и нам обоим был тогда
такой кайф! Оба ещё в снегу, в куртках, в шапках, в масках, и я пялю его раком с порога...
И после той поездки за два месяца он мне ни разу не позвонил. А я не звонил, потому
что, если честно, образовался тогда один паренёк, хороший, чистенький паренёк, консерваторский,
а перед музыкой я никогда не мог устоять. Но не сложилось с этим парнишкой, и отпустил я
его на свободу - со всеми нашими разговорами о Шёнберге и Штокхаузене, и раннем Бриттене.
А ёбся этот парнишка, как паук, как скарабей, как скорпион, жаля меня жёстко своим жалом
(вот, может, поэтому у нас и не сложилось). Хотя хватит про этого паренька, здесь больше
не будет его, растворился и исчез этот парень, никогда в руках ничего не державший
тяжелее скрипки, томика Сартра и хуя... Ну, а пока я был увлечён этим парнишкой (с этой
секунды точно исчезающим в никуда), Щеня как бы даже и не вспоминал про меня. Зато, как
только я набрал его номер, он сразу в ответ кинул: - Ну чо? Пи-ри-си-чём-ся? Хорошо, что
ты позвонил! - и хвост, понятное дело, вилял. И я накупил в Hediard всяческого добра и
говна, затарился алкоголем, бросил свежую скатерть на стол, зажёг свечи (пошлятина, знаю,
да, да ещё и музыкальным фоном шли сёстры Пуппини - но не струнно же вертолётный квартет
Штокхаузена прикажете для ебли включать?!) - а Щеня не ехал. "Телефон абонента находится
вне..." Тьфу, блядь! И так три часа. И я вспоминал, как он обычно вбегал ко мне - с порога
бросался, как оголодавший, изжаждавшийся, губы в губы, руки, как плети, бьют по спине,
губами вниз, молний свист, нет, молний сверк, вытаскивал из норки, из ширинки мой хуй,
сосал жадно, урча, оно и понятно - никого, кроме меня, только Женя, Щеня, Щеньк, блядь,
я так кончу! - и обычно я кончал. И он всё выпивал, не бежал в ванную сплёвывать, а выпивал
и перекатывал во рту. А уж потом я бросал ему вторую палку в кровати. Ну, или он засаживал
мне. - Щеня ты мой... Как там твоя Танька? - Всё хорошо. Хочет, короч, чтобы мы
расписались... Ах, блядь, если б я точно знал, что ты не приедешь, я бы хоть отдрочился
вволю, всё вспоминая, но что там у тебя стряслось? Забрали менты? Села батарейка у телефона,
как у нашей любви? Или мобилу украли? А через три часа, за которые Щеня так и не дал
о себе знать, позвонила мама и сказала: - Сыночек, я вызвала скорую, сердце схватило;
боюсь, в больницу, ты не можешь приехать? И двое суток подряд потом я благодарил Щеню
за то, что он так вовремя исчез, что я остался трезв. Я проводил время с матерью, жил на её
квартире, занимался госпитализацией, больницами и врачами. А на третьи сутки, когда всё
было улажено и я смог вернуться к себе, я нашёл у двери сидящего Щена. Короч, тут такая
история... Он телефон забыл дома, и ключи тоже, а Танька уехала на пять дней к маме;
в общем, кароч, он думал, как быть, собрался ехать за Танюхой, а на вокзале украли кошелёк,
и он ночь на вокзале провёл, а потом решил поехать ко мне и ждать... И дождался.
А когда вошли внутрь квартиры, он набросился на меня, как голодный, но я не дал ему
дососать до конца, бросил, немытого, на кровать, потому что пахло от него всего трогательно,
мило, нежно, маленьким щенком, даже когда он был немыт, и раскинул под ним ноги сам, потому
как Щеник умел, мне вставляя, при этом ещё и сосать... Помню, как мы с ним познакомились.
После первой июньской грозы, загрохотавшей под конец рабочего дня, - из тех гроз, после
которых понятно, что холодов уже не будет до осени, а в ближайшие дни будет и вовсе жара,
потому что потоки и хляби с московских улиц испарялись стремительно. А когда опустился
вечер... этот вечер был как пацан из душа, с обмотанным по бёдрам полотенцем, с мокрыми
волосами, - иди сюда, душа! - и я пошёл навстречу этому вечеру, просто так, наугад, вниз
по Тверской, и оказался вскоре на Пушкинской, где отрывался на летних террасах народ,
и все пивбары открывали террасы, так что даже я решил выпить пива, но обнаружил, что забито
там было просто всё, до последнего стула. А те два единственных свободных места, что были,
были местами при чужих компаниях. И одна компания была компанией офисных манагеров,
офисного планктона со своими девицами, а другая компания была лишь из парней - бывают,
обитают, случаются такие компании из сбитых в стаю иногородних парнишек, притянутых друг
к другу исключительно своей иногородностью, всё пока ещё у них в Москве не устроено, всё
на скорую руку, временно, и неоткуда ещё взяться в этой временности девчонкам, и живут они
в эту короткую пору неустроенности пацанским своим братством. Ну, понятно, к кому я попросил
разрешения присоединиться. Плюс, был там, в мужском коллективе, один пацанчик-зайчик, наивно
мелированный, в цепочечках-бусиках, и я подумал, что найду способ его от компании отбить и
в нору свою затащить. Пусть он не в моём вкусе, но славно было бы после грозы, после хляби
небесной, после пива на сладком июньском ночном воздухе его к себе затащить и вкатить ему
по помидоры, урча от наслаждения, от плотницкого, инженерного чувства, что вбиваешь свой
золотой костыль, вкручиваешь свой болт между тощих раскрывшихся булок; ну, а под утро вызвать
такси и отправить его с богом к себе - не рассвет же с ним, обнявшись, встречать. А на Щена
я тогда и внимания не обратил: ну, такой обычный пацанчик в компании, много таких, сидит рядом
с мелированным и слушает мои рассказы, истории, байки - извините, молодой человек! А вы нам
ещё по "Балтике" всем, пожалуйста, принесите? И от их большой пацанской компании по мере
рождения ночи откалывались, как льдины от айсберга, люди, и мелированный начал клевать
носом, и я увидел, что мы, наконец, остались втроём, и оплатил счёт, отвергнув Щенину
дающую деньги руку.
страницы [1] [2]
Этот гей рассказ находится в категориях: Любовь и романтика, Первый раз, Мужики и молодые
Вверх страницы
>>>
В начало раздела
>>>
Прислать свой рассказ
>>>
|