Горячая гей библиотека

Армейские будни (глава 5, последняя)

Часть 4

Наше с ним взаимное сумасшествие накапливалось снежной лавиной, катастрофически быстро набирающей скорость и размеры, что грозило вылиться в глобальную катастрофу, необратимую особенно для меня, так как мне оставался ещё почти год службы. Правда, какие-то мелкие, но, должен признаться, очень вовремя возникающие помехи не давали грянуть громам и молниям.

Например, однажды я, по своему обыкновению, мылся в умывалке под шлангом, воткнутым в кран, выждав, когда сослуживцы улягутся и дадут мне поплескаться вволю. Обходиться баней раз в неделю, а то и в десять дней я не мог - мешали грязь и пот: работы ведь на благо родной СА не кончались и велись постоянно. Блаженное моё фыркание под струёй почти горячей воды прервалось с приходом Завадского.

Он стоял в дверях в одних коротких спортивных трусах (ох уж эти трусики! - в памяти мгновенно возникла склонённая фигура, уронившая голову на пульт) и смотрел на меня. Взгляд его тяжелел и наливался безрассудным зноем. Руки бессознательно мяли полотенце, а по телу скакали судороги, то напрягавшие мышцы, то расслабляющие их.

Эта игра, рисующая под смуглой кожей умопомрачительный рельеф, узорчато пляшущий по поджарой фигуре, лишила меня последних тормозов. Не выручила даже моя хвалёная выдержка. Я стоял и лупился на сержанта, глядя на то, как он медленно подходит, не опуская взор. Ещё бы немного, и, ей богу, мы нырнули бы в туалет и уединились в кабинке, наплевав на снующих за открытой дверью дежурного с дневальным.

Но тут в подмывочную вошёл Мишка в одних трусах, с полотенцем через плечо, весело попросил разрешения присоединиться, посетовав на редкую баню, скинул последнюю свою одежонку и взял из моих ослабевших от возбуждения рук шланг, который давно поливал мощной струёй подоконник.

Завадский так и застыл на полпути, пламенея красной рожей. Мишка серьёзно спросил его о планах на вечер, который сержант наверняка собирался провести не в местах общего пользования. Лёва буркнул что-то неразборчивое, поплескал себе на лицо для вида и, не вытираясь (забыл, что держит утирку в собственных конечностях), вышел.

Лейтенант сосредоточенно мылился, разнопланово выгибаясь и наклоняясь. Я ещё раз обратил внимание на его ладные, под стать остальному, ноги: в меру длинные, в меру накачанные, стройные. Кожа тонкая-тонкая, просвечивающая. Гла-а-адкая такая! И живший отдельной жизнью пресс, который, казалось, сам по себе перекатывал кубики при малейшем движении хозяина, даже при обычном вздохе.

Стряхнув оцепенение, заглядевшийся на чужую стать паренёк с раненной Завадским психикой (это я) продолжил омовение, но был снова ввергнут в смущение просьбой офицера потереть спину.

Потёр. При этом я заметил, как Мишкина задница без всякого конфузу безбоязненно прислоняется к моим бёдрам, когда он наклонялся, подставляя предмет для отдраивания. Соблазнительница оказалась чрезвычайно гладкой и упругой, что не прошло незамеченным и зафиксировалось где-то на задворках моего сознания. Ну, правильно, конфуз не возникал, потому как лейтенант-то подставлял себя без всяких задничных мыслей. Ему, пожалуй, и в голову прийти не могло, что эту часть тела можно использовать по-другому, если, конечно, он не видел процесс использования моей и Лёвкиной в ту ночь.

А я, в который раз уже, призадумался об изменениях, которые претерпели мои взгляды на жизнь и на половую принадлежность тех, с кем её следовало периодически страстно проживать. И не то чтобы пожалел об этом, но слегка озаботился.

Правда, ненадолго и неглубоко. Дело в том, что после того, как мой организм по возвращении из тайги проснулся и возжелал совокуплений, я, не имея доступа к парнишкам, наведался в столовку, где хозяйничала тучная повариха Маня, с незапамятных времен испытывающая жалость к худенькому (она без одежды меня не видела, нафиг) и всеми обижаемому пареньку Серёженьке. Услугами сердобольной женщины пользовалась вся часть, поэтому исходящий соками паскудник, "худенький Серёженька", недолго смущался и перешёл к действиям, причём настолько активным и продолжительно успешным, что после нашей схватки на мешках с макаронами Маня посматривала в мою сторону с лёгким испугом и неверием. Зато я убедился в своей нерастраченной способности удоволивать мадамков и получать с ними усладу самому.

Это привело меня к мысли, что, в принципе, я - счастливый человек, ибо мои рамки ловли оргазма значительно расширились, благодаря Завадскому. Я мог и так, и этак, и с теми, и с этими. Удовольствия теперь обещали быть разнообразными и разноплановыми, и это было классно - ведь так мало вышеозначенных удовольствий в нашей жизни. Так что "младшой" Костёр недолго мучился осознанием устойчивого своего влечения к мужчинам.

Один из таких мужчин, то бишь сержант Завадский, продолжал преследовать меня сумрачными и жадными взглядами неотступно. Я тоже носил сперму где-то у горла, плавясь в похотливом взоре и постоянно наблюдая грациозные Лёвкины телеса без прикрытия. Мы неслись на всех парусах к необдуманным, но таким желанным действиям. И принеслись.

Завадский дежурил по роте. У нас в части был такой порядок: первые полночи бодрствовал дневальный, оттирая очки, приводя в надлежащий вид помещения и тому подобное, а вторые - просыпался дежурный и слонялся по расположению, проверяя чистоту и порядок. Вот именно в такой момент, уже под утро, когда сержант скучал в бытовке, я с трудом разодрал веки и, плохо соображая что и как, поплёлся в туалет, ибо мочевой пузырь грозил разорваться. Естественно, дефилировал я в одних трусах - не таких, конечно, сексапильных, как у Лёвы, но достаточно вызывающих, потому что держались они на самом лобке.

Как только я облегчённо упрятал член в изделие какой-то Йошкар-Олинской фабрики по пошиву нижнего белья безутешно синего цвета, меня сграбастал недремлющий дежурный. Лёва что-то лихорадочно бубнил в плечо и, припечатывая поцелуи, мацал меня одновременно везде и всюду, так прижимаясь торчащим в штанах инструментом, что было больно. Я развернулся, и сержант стал буквально жевать мои соски, разрывая холодными пальцами ягодицы, при этом ещё и очень неудобно выгнув меня назад.

Я терпел, наполняясь зверским желанием, давил на погоны служивого, толкая того вниз, судорожно протискивал себя в готовно распахнутый рот и уже собрался было заворачивать трясущегося Лёву "к лесу передом, к себе задом", как стукнула входная дверь.

Мать твою перемать! Сержант отпрыгнул пугливой газелью, с трудом возвращаясь в реальность и поправляя сбившуюся форму, а мне пришлось скрываться в кабинке, где процесс, прерванный приходом дежурного из соседней роты, чтобы "чисто поболтать", благополучно завершился взятием себя в руки. Покрытые кровавыми мозолями от частых "взятий", етит наети!

Только случайность спасла нас от позорного разоблачения. И так каждый раз. К счастью, нам везло, и непосредственно сам факт соития или предварительных ласк на глаза никому пока не попадался.

Следующий прецедент вообще был из разряда катаклизмов. Я стоял на посту, в карауле. (Такое бывало редко - уже не по чину, но бывало.) Около хранилища, где допоздна заработался Завадский. Он закончил, закрыл ангар и направился было в расположение, но вовремя разглядел часового.

Лёва набросился на меня, как припизднутый, не слушая возражений, отволок за угол и, прижав к стене, начал пробираться тряскими руками под многочисленные одежды. Когда его быстрые пальцы коснулись головки моего страдальца, все возражения иссякли, и я бросил сержанта на колени.

Кончил постовой в глубокий зев нарушителя мгновенно, но свернуть действо был не в состоянии. Так же быстро мы вынули на свет божий Лёвкин отросток и обласкали его до жидких выстрелов.

А вот когда я упёр Завадского лбом и руками в стену, спустил его штаны, ворвался в анус, исторг из его глотки короткий вопль и начал бешено возделывать благодатно расступающуюся почву, из-за угла прозвучал короткий кашель. Это было как орудийный выстрел, как весенний гром, как крик "Подъём!" по утрам! Сердце остановилось и замерло.

Лёвка сиганул на карачки и понёсся за другой угол, а я, даже не пытаясь оправить шинель, успев только спрятать пульсирующий отросток, порысачил в противоположную сторону (слава богу, что отбросить автомат и выкинуть остальные причиндалы часового я позабыл, торопясь овладеть нарушителем), чтобы проорать, как и положено: "Стойктоидёт!"

Шла смена. Начкар неодобрительно посмотрел на мой взъерошенный вид и бросил:

- Поссать, что ли, собрался?

Я очумело кивнул, он понимающе хмыкнул и предложил:

- Иди, закончи. Мы пока покурим.

Я бегом завернул за один угол, потом за другой - никого. Матюкнувшись, я вернулся и, благодаря ангела-хранителя за то, что он надоумил кого-то прочищать глотку так вовремя, поплёлся за начкаром в караулку, давая себе клятву прекратить подобные экзерсисы.

Кстати, по дороге я добросовестно кончил в штаны от трения торчащего члена об суровую ткань, стараясь не свалиться - пробрало меня до дурноты и слабости в коленях. Чёрте что! И сбоку бантик...

Руки. Руки, дотянувшиеся до моего невесомого тела сквозь сгустки тумана. Они ласкают меня. Бьют электрическими разрядами обострённой чувственности. Кружат по пляшущим мышцам, сокращающимся с частотой вылетающего из груди сердца. Боже, как хорошо! Меня бросает навстречу несмелым пальцам. Выгибает и выкручивает. Только бы достать! Только бы дотянуться!

Беспокойство растёт. Во мне зреет одно лишь желание, сравнимое по силе с мучительным выбором жить или не жить: узнать, разгадать, разглядеть. Тщетно...

Я хочу и боюсь ласк непонятого силуэта. Уворачиваюсь от чистого дыхания из ниоткуда и ловлю его распахнутой навстречу грудью. Мечусь на влажных подстилках, рву похолодевшими конечностями пространство, натыкаюсь на пустоту. Где же ты? Кто ты?

страницы [1] [2] [3] [4] [5] [6]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Военные, Молодые парни

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>