Горячая гей библиотека

Армейские будни (глава 3)

Часть 4

X.

Плотный столб света разрезает пугающий сумрак, и в нём рождается силуэт. Огромный, он заполняет всё вокруг, плывёт ко мне, протягивая щупальца и что-то шепча. Этот безумный шёпот, вырвавшись из чернеющих сгустков тьмы, становится, наконец, слышимым. Он гудит набатным колоколом, давит, рушит барабанные перепонки, нарастая вместе с приближением силуэта. Что это? Кто это? О чём спрашивает?

Меня выгибает агонией страха, сумасшедшего желания и боязни узнать в надвигающемся силуэте кого-то конкретного. Сполох неуёмной феерии скручивает моё дрожащее тело и накрывает провалом бездонной пустоты, где нет ничего. Где нет вообще ничего...

Зыбкое пятно надо мной... Плывущее сквозь поредевший и не такой уже враждебный туман. Искры гаснут в нём, выхватывая мгновенно ускользающие черты чьего-то лица. Господи, да кто же это?

Через восемнадцать часов меня разбудил грохот. Повернув голову, я увидел испуганно застывшего сержанта, который пытался отнести гору посуды к моечному тазу в другой комнате. Сейчас вся эта посуда катилась, рассыпаясь, с дивным грохотом по полу, а Лёва, застыв, оглядывался, проверяя мой сон. В изголовье кровати стоял на табуретке давно остывший завтрак. Батюшки светы! Какая забота! А оно мне надо? Лёва должен быть Лёвой, а не пугливой посудомойкой.

Я выпрыгнул из кровати, намотал на бёдра полотенце (в доме уже было жарко натоплено) и стал собирать кружки-плошки, не глядя на Завадского, который, как побитая собака, ловил мой взгляд. Нет, это мне точно не нравилось.

- Товарищ сержант, ложитесь отдыхайте. Или садитесь за пульт. "Богу богово", - сами знаете. Не изображайте Золушку, будьте добреньки.

Парень дёрнулся, как от пощёчины. Пожалуй, это было чересчур. Но я - тоже человек, поэтому ничто и мне не чуждо. Ступор, который позволил Лёве втолкнуть в меня хуидло, давно прошёл. Мне было противно всё: сержантский бегающий взор, его показательная готовность услужить, его чернявые брови вразлёт, обидчиво изогнутые сочные губы, синева выбритости, - всё.

Я знал, какой он. А эта муть, про которую он думал, что так и есть на самом деле - это муть. Просто заело аристократа, что кто-то устоял против его снисходительного обращения и стройного тела. (В какой-то момент, постоянно унижаемый, одинокий, я ведь и впрямь был готов с собачьей благодарностью лизать любую погладившую меня руку.) Да ещё сперма ему в башку стучит. Вот и лезет из собственной шкуры. Думает, что проявляет Толстовскую любовь к людям, а на самом деле похож на барыню, которая вбила в голову необходимость своею ручкой простирнуть трусы у горничной из надуманного в безделье демократического куражу.

- Серёга, ты мне не поверил? - прозвучало тихо и просяще.

- Заткнись, товарищ сержант. Уйди с глаз. Противно, - я намеренно выбирал выражения.

Как удар в солнечное сплетение. Как пинок на вдохе. Сказал и порадовался смертельной бледности Лёвиных щёк.

Молча грохнула входная дверь. Вот теперь всё в порядке. Я продолжал убирать грязную посуду...

Удивительно, но Завадский обижался недолго. Да и меня отпустило уже к вечеру. Ужинали мы, по крайней мере, не напрягаясь, не пряча глаз, свободно, смешливо перебрасываясь колкими фразами и нахваливая подгоревшую кашу, после чего я уселся за аппаратуру, а Лёва пошёл подмываться на ночь и вернулся в одном лишь полотенце на бёдрах.

Честно говоря, я думал, что события новогоднего празднества надолго отворотили меня от обнажённой мужской натуры и лишили способности воспринимать её в привлекательном ореоле, как нечто желанное. Но при виде возвращавшегося после омовения сотоварища я понял: ни хрена подобного. Если оскорбленное самолюбие вкупе с порушенной гордостью и останавливали, то "ценитель прекрасного", каковым я являлся по сути, пропустить такое зрелище равнодушно не мог.

Ведь до чего хорош был Лёвчик, подлец, в тот момент! Румянец мерцал во всю щёку. Чёрные брови вразлёт. Ресницы аж тень на лицо бросали. Острый трогательный подбородок. Выпуклая грудь, точёный пресс. Повязка на самом лобке открывала плавно струящийся к паху изгиб живота. Полотенце было короткое, поэтому на крутом бедре расходилось. В разрез видна была вся нога, худощавая, круглящаяся развитыми мускулами, эротично покрытая волосом. Так и просилась в руку. Задница вот только выглядела несколько плосковатой, но, всё равно, была упруга и соблазнительна!

"Отлично! Уже смотрю на Лёву, как на девиц заглядывался в своё время. Слюни осталось только пустить", - и я с некоторым трудом отвернулся. Похоже, знойный товарищ капитально пробудил во мне чувственность и любовь к однополым сношениям. Никакие коллизии не могли унять мою сексуальность, требующую всё новых и новых жертвоприношений. Мда! Неисповедимы пути твои, господи.

На следующее утро, несмотря на вечёрошние попытки призвать себя к порядку, я так же жадно наблюдал за напарником, бреющимся, стоя перед зеркалом в одних коротких спортивных трусах с разрезами (дед же, ему кальсоны необязательны).

Опять перед глазами наваждением эта нога! Стройная, с широким бедром и тонким коленом, распирающая бархатную кожу под ягодицей округлой мышцей. Контур круто спускался с задницы во впадину под попцом, выныривал, пологой выпуклой дугой огибал заднюю часть бедра, опять узился к подколенью и выгибался ещё раз на икре. А спереди - такая же дуга, очерчивающая сильную выпуклость, но более длинная, обрывающаяся на плоском колене. Лепили эту ногу весьма тщательно. "Тьфу ты, чёрт, скоро песни начну петь про страсть и вожделение".

Я ведь даже несмело подошёл было к парню, даже руку протянул, чтобы погладить его, но не смог: передо мной стоял спокойный, уверенный в себе, бреющийся мужчина. Сильный и насмешливый. Не верилось, ну никак не верилось, что он кричал на моём кукане и ловил ласки выгнутым телом, с готовностью подставлял рот под струю семени, растеряв независимую неторопливость.

Ночью я долго ворочался, пытаясь уснуть. В голове носились обрывочные образы, член цеплялся за матрас судорожным стояком. Вот ведь напасть-то - похоже, Лёву хочу! Того и гляди кончу, задев за постель в очередной раз. А искуситель спокойно сопел недалече, ни на что больше не намекая и ничего не требуя. Как будто говоря: "Вам и карты в руки, золотой мой. Сам не начну".

***

При таком положении вещей прошло ещё три недели. Я, к собственному удивлению, оттаял окончательно и, как будто не было долгой мучительной школы выживания, из которой недоучившийся студент вышел скалящимся волком, начал хохмить, что-то рассказывать в лицах, вспоминать давненько прочитанное. Лева лучился доброжелательным вниманием, хохотал с готовностью нам моими приколами и даже выходил (!) чистить снег со мной за компанию. Сам он тоже постоянно шутил и зашёл в этом так далеко, что подшучивал и над собой тоже. Но никаких намёков на желание секса! Ни полслова!

Похоже, он серьёзно побаивался задеть меня невольным напоминанием о бурной новогодней ночи. Его настороженные глаза, казалось, говорили: "Погожу, уважаемый. Хватит с меня. Теперь Ваша очередь. Пальцем не двину - просыпайтесь сами". А я уже давно проснулся и, давясь подступающей к горлу спермой, уговаривал себя решиться. Правда, вопрос: на что именно?

Лёва тоже не вакуумный отсосник. Он, без сомнения, своего не упустит. А вот смогу ли я дать ему это? Забыв о гордости и взращённой мужественности, смогу ли покорно прогнуться и ждать болезненного проникновения? А потом терпеть раздирающие толчки, подмахивая, как умелая проститутка? Как говорится: "И хочется, и колется".

Так что, даже решившись и подойдя к ничего не подозревающему парню, даже протянув руку и почти задохнувшись от собственной смелости, я тут же и сбегал трусливо, а потом торопливо стравливал в тёмном углу, чтобы не вырвалось наружу дикое (для меня пока ещё) в своей несуразности желание.

Завадский, видимо, понимал моё состояние и старался почаще дефилировать вокруг меня в костюме Адама, демонстрируя тренированное тело, лаковое, как с глянцевой обложки журналов для одиноких дам. И, надо сказать, он своего почти добился, доведя-таки меня до точки кипения.

Смешно, но как только он появлялся, покачивая плечами и грациозно шествуя мимо в смуглом своём великолепии, у меня тут же вставал. Наваждение какое-то...

Днём ещё куда ни шло - вид деловито работающего за пультом "красноармейца", в облике которого не наблюдалось и намёка на женственность, сдерживал. А ночью становилось совсем худо, несмотря на то, что напарник оставался всё тем же. Жаркая темнота с теряющим твёрдые позиции сознанием как-то по-другому окрашивали знакомую фигуру - таинственно, чувственно. Но даже и днём уж если приходилось нам сталкиваться, касаться друг друга, мы оба замирали на мгновение, отлично понимая, почему сразу наваливались на нас смущение и неловкость. Ну и, естественно, переждав так секунду, я опять сбегал, стараясь сохранить непринуждённость в облике, которую явно нарушала некоторая диспропорция в области паха.

Спину товарищу в бане тереть теперь стало тяжелее, чем подниматься на пыточную дыбу. Хотя, к счастью, я был лишён возможности сравнивать ощущения - на дыбе не был. Впрочем, однажды, ещё в части, расшалившиеся дедки заставили всю молодёжь, разделившись на две группы, перетягивать меня вместо каната. Чуть не разодрали надвое, сволочи. Так вот спину Лёве мочалить мне казалось тяжелее, чем теперь то издевательство, потому что постылые мучения мои при этом отдавались болью в висках и яйцах.

страницы [1] [2] [3] [4] [5] [6]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Военные, Молодые парни

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>