Горячая гей библиотека

Армейские будни (глава 1)

Часть 1

I.

Я с удовольствием втянул носом колючий от мороза, вкусный и густой воздух. Слегка задержал дыхание, полюбовался на плотный столбик пара при выдохе и затянулся бодрящей смесью стужи и свежести ещё раз.

Зима... На тысячи километров вокруг. Одна зима... Кругом зима... И ещё снег. Непривычно белый, чистый, искрящийся. Чего греха таить: симпатичный в своей первобытной нетронутости. Правда, тупой какой-то. Равнодушно валится себе с небес, закрывая плотным, гасящим звуки одеялом всё и вся. Бывалочи, завалит нашу избёнку до крыши, роешь в сплошном сугробе тоннель и слышишь только собственное дыхание с присвистом, да ещё уханье механизма в груди. И больше ничего. То есть совсем ничего, кроме ватной, ненормальной тишины. А пробьёшься на поверхность: тут тебе и скрип таёжных стволов вокруг, и покрикивания выживающих здесь неведомых мне птиц, и то пьяновесёлые, то утробные, стоны ветра.

Соответственно, и воспринимается этот глухоманный антураж то так, то эдак: по тому настроению, которое с утра просыпается в организме. Или солнечно и восторженно. Или тоскливо и одуряюще скучно, с плаксивой безысходностью. Потому как изменить что-то в собственной жизни сейчас не могу. Я - раб. Вернее, солдат СА. Вся моя "сучность", вся без остатка, принадлежит кучке раздолбаев, которых передовицы армейской печати тепло обзывают "отцами-командирами".

Такое ощущение, что вся пишущая братия - сплошная безотцовщина. Эти самые, прости господи, отцы вольны заслать меня в "Тьму-таракань", сделать из меня таёжную мышь или, напротив, возвести в статус почти столичного жителя. С учётом той малости, что столиц в округе нет на многие километры. Только небольшой городок N-ск, да и тот чёрт знает где. Поэтому, даже когда меня слишком уж достаёт мой напарник, бравый сержант Завадский, я ничего не могу предпринять. Только, вот как сейчас, выскочить за дверь, потоптаться на морозе пару минут и юркнуть обратно несолоно хлебавши. С той же самой сумятицей в котелке, которая не даёт покоя уже давненько, почти с момента приезда сюда. И конца-края ей не видно. Эх-хе-хех!

А ещё сон этот. С изнурительным, пронизанным сексуальной тоской белёсым туманом. С предчувствием кого-то. Он не давал спать, изматывал и раньше, а теперь просто одолевал, тревожа настойчивой загадкой...

Я передёрнул плечами, плотнее запахнул тулуп и полез за цигаркой. Назад, в тёплое наше пристанище, идти не хотелось. Потому что там осталось нервное непонимание разозлённого моей несговорчивостью Завадского. Да, честно говоря, и моё собственное непонимание той ситуации, в которой мы с ним оказались.

Я разрывался на части происходящим и неспособностью адекватно реагировать на такие, казалось бы, очевидные вещи, неспособностью разобраться в конце-то концов: надо мне всё это или нет. Голова лопалась от постоянных раздумий, благо армейская действительность нагружала только руки-ноги, оставляя думательный агрегат незадействованным. Вот он, этот агрегат, и работал натужно, систематизируя то, что на меня свалилось.

Вздохнув тяжело, я затянулся "Примой", сплюнул прилипшую, как положено, к языку табачинку и начал рекогносцировку. В который уже раз...

***

По воле вышестоящих сил я оказался выкинутым из родного универа на последнем курсе. Такие вещи случаются редко, выпускников обычно стараются не трогать, но я попал в такой переплёт и в такой неподходящий момент, что случилось то, что случилось. Мне задали выходящую траекторию, но на излёте меня перехватили люди из бдящего военкомата, и я оказался в рядах "несокрушимой и легендарной" практически сразу же. А там началось...

Служба досталась мне в войсках связи, в кадрированной, как это называется (то есть с численно усечённым личным составом), части, у чёрта на куличках. Где-то в восточной Сибири, ближе к северу, посреди тайги, километрах в 60-ти от маленького городка N-ска.

Снег и мороз делали самоволки практически неосуществимыми, поэтому все мы варились в похлёбке из дедовщины и беспредела без перерывов и остановок. Офицеры, снимающие стресс спиртом и рукоприкладством гораздо чаще, чем этого требовала их утончённая нервная структура, не утомляли себя излишним контролем за моральным климатом вверенной им в/части, поэтому зверевшие от скуки и нерастраченной спермы деды творили, что хотели.

Я лежу. Где - непонятно. На чём-то мягком. Бездумно раскинувшись. Расслабленно. Вокруг меня - туман, белёсый и поначалу лёгкий. Он едва ощутимо касается моего совершенно обнажённого тела паутинкой успокоения.

Я не вижу этого, но знаю, что абсолютно гол. Необъяснимая лёгкость в паху... Свежая и невесомая.

Мне спокойно. Хорошо. По мышцам вяло течёт предощущение ласкового и пушистого... Чего? Пока не знаю, но мне это нравится.

Я плыву по чутким волнам тумана, покачиваясь и растворяясь в белёсых капельках, изредка искрящихся таинственными сполохами.

И вдруг... туман взрывается нечеловеческим воплем: "Подъём!"

Нрав мой всегда был ершистый и непокорный, подкреплённый ещё и неплохо поставленной едкой речью, поэтому мне с первых минут доставалось, как теннисному мячу: со всех сторон и тренированными руками. Это было ужасно.

Я пришёл сюда весёлым, разговорчивым и общительным пареньком, а из меня слепили молодого волка, всегда взведённого, как пружина, с ярым оскалом. Что веселило и злило во мне старших товарищей, так это то, что был взрослее остальных, образованный, практически с дипломом, начитанный и далеко не дурак, а внешне - пацан-колокольчик с голубыми глазами, яркими губами, светлыми волосами, не особо сильным телом.

Привязывались по любому поводу и без оного, получая удовольствие от моей наивности и непокорности. А потом били. Долго и разнообразно, заводясь от неумелых ответных ударов. Поначалу я ещё пытался отшутиться или избежать конфликта. Тщетно. Это их только ещё больше раззадоривало. А потом я начал кидаться на них бешеным хорьком, невзирая на размеры и возраст очередного притеснителя. Меня пинали, а я, пока оставалось сознание, пытался хотя бы разок лягнуть, укусить, схватить за горло и не отпускать, сотрясаясь от ударов по почкам. Делал всё, что мог, с жуткой яростью, с хриплым бешенством, но не молчал покорно и не сносил пинки в зад. В результате - два перелома руки, сломанные рёбра, нос, переломанная нога.

Одно сменялось другим. Два раза меня буквально восстанавливали по кускам в госпитале. На синяки и разбитые губы я уж и внимания не обращал. Моих надсмотрщиков несколько озадачивало то, что, избитый, весь в крови, еле шевелящийся, я всё равно старался ползти, чтобы хватать, кусать, рвать - даже в полубессознательном состоянии. Меня били, а я огрызался, пинали, а я кидался маленькой злобной собачонкой.

Было такое, например. Некий сержант Унитенко, матёрый, здоровый хохол, развлекался с духами (молодыми красноармейцами) тем, что брал полевой телефонный аппарат ТАИ-43 (если не ошибаюсь), присоединял к нему два проводка, заставлял какого-нибудь бедолагу зажимать их зубами и крутил ручку индуктора, который выдавал при этом, кажется, 80 вольт. Эффект получался приятный, так как молодой испытывал дивные ощущения, а выпустить проводки не мог, ибо не дозволяли. Он стоял, трясся, дёргаясь всем телом в такт посылаемым аппаратом разрядам, корчился, исходя слезами и соплями. Эта картина весьма забавляла творчески подходившего к своему досугу вояку. Он ржал и крутил. Опять ржал и опять крутил.

Возжелал как-то изобретательный Унитенко провести подобный эксперимент со мной. Да вот ведь какая нескладуха произошла: мне этого ну никак не хотелось. Он напирал, стараясь затолкать мне в рот оголённые концы проводов, орал и приказывал, брызгая слюной, а я лишь затравлено молчал и отступал, уворачиваясь, а когда упёрся спиной в стену, выхватил телефон и шарахнул его об голову мучителя. Крепко шарахнул. От души.

Били меня после того, как сержант вышел из комы, тщательно и с энтузиазмом, а потом бросили в луже крови без признаков жизни. Эти признаки командиры сумели от непокорного солдата добиться только в санчасти, вызвав туда весь пьяно-недовольный контингент врачей и ветеринаров. Еле-еле живого, отправили меня в городскую больницу, где я и провалялся с месяц, после чего вернулся для дальнейшего прохождения службы в родные пенаты, причём к большой радости скучающих дедов - они решили примерно наказать глупого молодого, не понимающего, что к чему.

Атмосфера явственно сгущалась вокруг. Я это ощущал, чувствовал незримые токи, ловил краем глаза кривые ухмылки сослуживцев. Мои одногодки шёпотом, озираясь, убеждали меня не лезть в бутылку, промолчать. "Убьют ведь", - вещали мне сочувствующие.

Я, памятуя о месяце, проведённом в больнице (кстати, мне повезло - за первый бесконечный год ливер остался практически целым, то есть необратимым разрушениям, слава богу, не подвергся), старался настроить себя на послушание. Но когда выяснилось, что именно мне уготовано, все мои благие намерения улетучились.

Среди настороженной ночи, медленно текущей, против обыкновения, без храпа и стонов, меня скрутили, раздели, заставив мысленно проститься с девственностью, и поволокли. Больно ударяясь о все выступы и углы головой, я настроился на акт опускания и приготовился подохнуть, потому как жить после этого заранее не хотелось.

Моё спелёнатое сопротивление так разозлило наставников, что после удара по кумполу я просто отключился - и очнулся, лёжа голым на холодном полу в умывалке.

Все роты присутствовали и торжественно ждали моего пробуждения. Места не хватало, и красноармейцы стояли везде: на раковинах, подоконниках, на спинах тех, кто помоложе. Лица вокруг светились и любопытством, и похотью, и испугом, и даже сочувствием. Рядом со мной красовалась табуретка с дыркой под руку посередине сиденья. Я ждал, поднявшись, под единым взглядом десятков глаз.

Немного порисовавшись, один из дедов пояснил, что сейчас произойдёт событие, которое должно будет положить конец "выебону этого ёбанного уёбыша" и послужить показательным примером остальным, дабы неповадно было. После чего мне в приказном порядке предложили трахать табуретку аккурат в вышеозначенную дырку со стонами, охами и криками "фантастиш". И обязательно с финальным семяизвержением в сопровождении хрипов оргазма.

Я одиноко стоял перед ними, голый, дрожащий, нахохлившийся, и не двигался. Приказ повторили, а затем смачная пощёчина подстегнула мои сексуальные намерения. Представив себя, сношающего стульчик, закатывающего глаза и кончающего под мерзкие комментарии окружающих, я свихнулся. В голове разорвался снаряд копившегося бешенства вкупе с тем каждодневным унижением, что щедро выпадало на мою долю. Я отключился.

Что было потом - не помню, но очнулся я только в больнице через три дня. Со сломанной рукой, тремя сломанными же рёбрами, небольшим сотрясением мозга, пятью швами на скуле и одним - на плече. Без лица, потому что вместо него наличествовал сплошной синяк. Нарядный! Да, было ещё три шва на обритой голове.

Позже мне рассказали, что вслед за пощёчиной я схватил своего потенциального сексуального партнёра (табуретку) и разбил его о голову близстоящего деда, а затем ножкой страдалицы, зажав её наподобие бейсбольной биты, отхерачил остальных. И херачил бы ещё, но был остановлен ударом по голове со спины и показательно отпизджен. До полной отключки.

***

Наверное, меня бы грохнули тогда, но помешал дежурный по части, видимо, по ошибке проснувшийся и зашедший в расположение. Говорили, что гвалт стоял страшенный, остановиться никак не могли, дежурному тоже досталось по скуле в горячках, пока он не выхватил пистолет и не шмальнул в потолок.

Потом ко мне в больницу приходил какой-то чин и уговаривал простить всех огульно, ибо кандидатов на прощение было слишком много, а заодно поведать в деталях о происшествии. Но мне тогда было так всё равно, так безразлично и пусто внутри, что я просто отвернулся к стене и перестал реагировать на его отеческие наставления.

Почти всё время в больнице я пролежал без движения, отвернувшись к изученной до мельчайших анатомических подробностей стене. Молча и тихо. Этим даже психиатр озаботился, но, ответив на все его вопросы ровно, осмысленно и правильно, я выпал из обоймы его интересов.

Лёжка на больничной койке, кстати, сопровождалась для меня некоторым переосмыслением прожитого, собственных поступков и свершений, которые оттуда, в свете перенесённых мною мытарств, смотрелись совсем иначе. Что-то устраивало, за что-то было ужасно стыдно.

В числе прочего из головы упорно не шёл эпизод, случившийся давно и дома. Внутри вдруг захолодело, когда я вспомнил его, вспомнил и уверовал, что вся эта катавасия с табуреткой - наказание мне (гниде) за то, давешнее...

страницы [1] [2] [3]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Первый раз, Изнасилование, Молодые парни

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>