Горячая гей библиотека

Письма (глава 2)

Часть 3

Банде

Привет, пацаны! Я очень скучаю по вам, по нашей коммуне. Без вас потолки этой квартиры непомерно высоки для меня, я уже не говорю о квартплате. Изматывающе-тоскливо ворочаться ночами на огромной кровати, не зная, куда приткнуться, как обложиться подушками, в какой комок сбиться, чтобы хоть как-то смоделировать ту уютную тесноту, к которой я так привык. Когда я просыпаюсь в тишине, мне грустно топтать её гулкими шагами, направляясь в свободную уборную, которая раньше была неприступной крепостью, и не спотыкаться по дороге о спящее тело незнакомого мне человека. Мне странно, давясь утренним кофе, сидеть на табурете, а не искать место на пыльном подоконнике, чтобы облокотиться на него своей пятой точкой. Даже поругаться из-за какой-нибудь ерунды вроде пропажи остатков вчерашней выпивки из холодильника мне не с кем.

Бывает, стою я перед этим белым эшафотом для мышей и долго думаю, что бы такого приготовить себе на одинокий завтрак. В такие минуты мне не хватает тебя, Лёлик! Когда в аналогичных ситуациях ты начинал истерично тормошить меня, раздумывать мне было некогда. Ты хотел кушать. Из нашей компании ты был единственным, у кого всегда присутствовал здоровый аппетит растущего организма, что совершенно не вязалось с твоей фигурой, напоминавшей нам о страшных временах блокады.

Ты был чудной! Память всегда будет хранить твой образ мистического призрака, как будто сотканного из леденящих испарений этих северных болот. Ты ведь был совсем ещё пацан, только вот угольные пряди длинных волос, прозрачная болезненно-бледная кожа и бесполое юное личико делали тебя какой-то потусторонней сущностью, ровесником городских кладбищ. Манящую суть таких демонических созданий, как ты, уже описал ломающими мозг предложениями один классик от имени хмурого героя-развратника. На меня порой находило странное, возбуждающее меня ощущение того, что стоит мне только увлечься, когда я осторожно сжимаю твоё хрупкое стрекозиное тельце, и сдавить его чуть сильнее, и я увижу навсегда покидающую это тело душу.

Не понимаю, для чего ты так тщательно вырисовывал эти полные гробового отчаянья глаза, ведь в действительности ты был самым обычным пацаном, жаждущим жизни, а не смерти. Ты всегда балагурил, травил байки и просто, что называется, прикалывался по жизни, и ничто тебя не могло угомонить. Например, после того, как тебя чуть не убили, ты, только придя в себя, с ещё не открывающейся до конца челюстью, на которой стояли фиксаторы, побежал при первой же возможности в ночной клуб, где умудрился напиться до тошноты. А потом ты ещё и со смехом рассказывал нам, как противно блевать через полусомкнутый рот, когда лишний алкоголь перед тем, как навсегда покинуть твой организм, скапливался у тебя во рту... Ужасно!

Странно, но разводя тебя в очередной раз на любовь (прости мне эту шутку, но она в твоём духе), я ни разу не наткнулся на шило в твоей заднице - видимо, оно сидело там очень глубоко. Может быть, об него кололись другие, кого ты неизменно встречал на своём пути, куда бы ни пошёл, и в кого ты повседневно влюблялся на час, а то и на два. Хотя нет, один раз это было почти на неделю, но твоя любовь почему-то так и осталась безответной... Ты даже плакал тогда, и мне было жаль тебя, но я ничем не мог тебе помочь, даже советом.

Мы сидели с тобой на припорошённой сигаретным пеплом кухне и по обыкновению резво давили ставшую для меня безвкусной водку, стараясь согреться. Отопление функционировало отвратно, сквозь щели в дореволюционных рамах дул балтийский бриз, благодаря чему в квартире постоянно поддерживалась температура вытрезвителя. Глядя сквозь пыльную тину заплесневелого зеркала на стене, я восхищался тем, как тонко льстит моему лицу огарочный свет сороковаттной лампочки. Казалось, что вот-вот в дребезжащие от стука трамвайных колес стёкла полетят камни, и через выбитую дверь к нам войдут крепкие матросы в сопровождении амбре из дурманящей смеси ароматов спирта и несвежих тельняшек. Я даже чувствовал босыми ногами холод слякотного снега, по которому меня поведут на расстрел...

Мою легенду портил только ты своим эмо-готическим видом и глупой болтовнёй. Вопросы, которые ты задавал мне, глядя на меня сквозь слезинки, как больной на доктора, до сих пор ставят меня в тупик и заставляют меня чувствовать свою беспомощность. Когда я вспоминаю об этом, мне хочется взять твой юный образ, обвить его паутиной забытья и навсегда уложить в гроб с кусочком отравленного яблока во рту.

Мне доставляло удовольствие заботиться о тебе, подкидывать тебе деньжат, баловать тебя блинами собственного приготовления. Я никак не мог взять в толк, что ты ищешь, чего это тебя так штормит в самом начале твоего плавания, но даже ты сам этого не знал и спрашивал об этом у меня, а я не мог, а может, не хотел становиться твоим гуру. Почему ты не попросил у Вождя, чтобы он тебе всё объяснил?

Вождь, ты почему не просветил малого? Глядишь, тот бы и проникся, завербовал бы ты себе очередного сектанта, и мычали бы вы вместе на санскрите. Тебя, Вождь, мне не хватает больше всех, если честно. Благодаря тебе в нашей берлоге постоянно пахло сандалом, а на кухне даже в постно-картофельные периоды никогда не переводилось карри. Кстати, я так и не понял, почему к тебе прилепилась эта кличка. То ли потому, что ты был лысый и слегка картавил, то ли твой навеянный Индией образ проассоциировался у кого-то по пьяни с индейцами. Как бы то ни было, это прозвище въелось в тебя очень сильно, и твоё имя (Вадик) я вспоминал, только достигая под твоим руководством нирваны.

Знаешь, ты был первым и единственным человеком в моей жизни, настолько захваченным вопросами веры. Общение с тобой действительно было для меня роскошью. Мне нравилось спорить с тобой о Нём. Дома я был лишён религиозного воспитания, потому что для моей матери бог всегда был полуязыческим суеверием, чем-то вроде домового. Ему нужно было, чтобы в доме хотя бы изредка коптилась пламенем свечей древняя, оставшаяся ещё от прабабушки, удивительной красоты икона, и чтобы мы напоминали Ему о своём существовании стандартными молитвами. Отец вообще был крещён довольно спорным образом. Он рассказывал, что в молодости его однокашникам захотелось возыметь достаточно веский повод для того, чтобы устроить очередную попойку. Недолго думая, они решили подручными средствами крестить Яшку: побрызгали на него водичкой - и готово дело.

Было здорово гулять с тобой под всевидящим взором этого огромного циклопа-левиафана, распростёршего свои прекрасные крылья-щупальца над бесстрашно идущей к нему в глотку толпой. Ты полушутя спрашивал меня, кокетливо теребя длинную ниточку бирюзы, висящую у тебя на шее, как можно быть уверенным в авторитете христианства, принимать всерьёз всю эту ахинею про ангелов, инквизиторов и соляные столбы, когда совсем рядом с крупнейшей святыней, через канал с галлюциногенным названием, находятся два центральных филиала Содома и Гоморры. Я же в свою очередь пытался доказать тебе то, что мешанину из основ буддизма, языческих мантр и моды на всё восточное ты совершенно зря считаешь убедительной системой мировоззрения. Она не выдерживает никакой критики. Да, я прекрасно понимаю, что ты прибегал к этому как к единственному пристанищу, где тебе не грозили страшным возмездием за твою греховную суть, но ведь это не самое главное в религии.

Моя формальная приверженность православию скорее вопрос генетики, чем убеждений. Мне приятен запах ладана, нежная суровость образов, треск свечей. Приходя в храм, я чувствую себя там дома, душа моя взлетает под купола, мне хочется плакать и благодарить Бога за всё. Там я сильнее всего ощущаю то, что меня любят таким, какой я есть, и я нужен кому-то или для чего-то именно таким. Поэтому я никогда не пойму тебя и буду аппетитно хрумкать яблоком червивого греха до тех пор, пока у меня зубы не выпадут, а там уж, перед тем, как принять своё новое воплощение, я на всякий случай покаюсь.

Мой бог, когда он перестаёт быть всеобъемлющим абсолютом, вселенской мудростью и ненадолго отрывается от своего промысла, превращается для меня в смех невинного создания, в щебет весенних стай, в ласковый южный ветер или в клёвого чувака, такого, как ты, с которым можно, покурив для расширения сознания, долго практиковать Тантру. Кстати, после этого ему тоже иногда приходится ставить свечи, правда, другие... Смех и грех! Да, иногда он ужасен, иногда он превращается в страшные вещи, творит то, с чем я не согласен, но это и заставляет меня быть собой, ещё сильнее прижимать его к себе, когда он позволяет мне это сделать, ещё жадней ловить его поцелуи, ещё бережней стирать его цветастую рубашечку с восточным узором из фаллических огурчиков, ещё сильнее любить его и верить ему...

Раньше, когда его не оказывалось рядом со мной, я шёл к тебе, Женя. Я всегда знал, у тебя, мой благополучный, можно будет занять денег, дури и секса. Я любил тебя смесью ненависти, зависти и страха. Трудно понять? Мне тоже, особенно теперь, когда тебя нет рядом со мной. Знаешь, твоё хитрое чувство меры и мудрая расчётливость во всём при тех возможностях, которые тебе предоставлялись твоим уверенным финансовым положением, заставляли меня нервничать. Настораживало меня в тебе уже то, что вместо того, чтобы жить отдельно (ты ведь мог себе это позволить), ты предпочитал оставаться с нами в этом бардаке. Когда я спрашивал тебя об этом, ты отшучивался, говоря о том, что просто влюблён в меня.

В твоей комнате всегда стоял какой-то странный химический запах. При каждом моём визите ты, улыбаясь, угощал меня чем-нибудь, а потом, как бы между прочим, в нашей беседе завуалированно звучал твой вопрос о цели моей жизни, о моей самой заветной мечте. От твоего прищура, хищных ямочек, которые густели чёрными тенями на твоих небритых щеках, когда ты оскаливался, у меня начинался тремор по всему телу. Я не отвечал тебе, потому что не знал, чего я хочу больше всего на свете, а если бы и знал, не рискнул бы поделиться этим с тобой. Каждый раз, докуривая очередную стрельнутую у тебя самокрутку, я обещал себе, что это последний раз, когда я у тебя одалживаюсь, но искушение было велико.

Иметь такого соседа, как ты, было очень удобно, а кроме того, весело. Наши самые безумные ночи, наши самые разнузданные оргии всегда проходили именно под твоим правлением. Ты всегда умел нас всех раззадорить, вдохновить на очередные безумные подвиги, а главное, своим весёлым нравом и припасённым с вечера коньяком ты исцелял по утрам наши больные головы и отпускал нам все страшные грехи, совершённые нами накануне. Это ещё больше пугало меня, и в очередном пьяном угаре я в тайном трепете ждал того, что ты вот-вот откроешь нам своё истинное лицо и сделаешь мне предложение, от которого я не смогу отказаться.

Я восхищаюсь этим городом, ставшим для вас родным! Думаю, что только здесь моя банальная паранойя могла принять такую поэтическую форму. Всё в нём пропитано и дышит смрадом человеческого безумия, буквально всё - от кончика золотой иглы до загробного ветра в метро, так непередаваемо нежно ласкающего зелёные лица подземных путников.

Однажды я делал там пересадку и почти споткнулся о лежащего навзничь с открытыми глазами человека. Пара милиционеров и ещё кто-то стояли чуть поодаль от него, спокойно разговаривая, все же остальные спешили мимо тела. Это была первая в моей жизни мимолётная встреча с человеческой смертью, но к тому моменту я уже был заражён этим городом, и она не произвела на меня большого впечатления. На этой станции я подозрительно часто замечал что-то подобное. Вот где мистика! Меня до сих пор волнует это, главным образом, потому, что эта самая станция заклеймена именем каторжника, отбывавшего ссылку в моём родном городе. Ещё пацаном я избегал возвращаться поздно домой по дороге, идущей мимо его памятника, неминуемо глядящего мне в спину, когда он оказывался позади меня. Его фигура застыла в яростном порыве движения вперёд. Я боялся, что он погонится за мной. Это было до того жутко, что если мне всё-таки приходилось идти именно этим путём, я прилагал все силы к тому, чтобы не обернуться на него, иначе, мне казалось, я просто умру от разрыва сердца под его грозным взглядом.

Обожаю этот город, потому что здесь у меня не получается бояться смерти как таковой. Её занудная неотвратимость меркнет перед чарующими кружевами других мистических страхов.

Ах, да! Собственно говоря, чего я пишу вам... Вам Федя привет передаёт. Помните такого? С нами жил, типа натурал. Мы ещё с вами поспорили, кто его первым оприходует. Он, Лёлик, отбил тебя у тех быков, которые сломали твою челюсть. Помнишь? И ещё с Вождём по шабашам трансцендентным ходил, когда тот боялся поздно ночью возвращаться. А Женька так вообще его в личные телохранители на точку брал. Он до сих пор иногда валяется в ванне, там, где мы нашли его мёртвого от передозировки.

Что же вы так быстро разъехались после этого? Бросили меня совсем одного. Забегайте как-нибудь и про водку не забудьте!

Ваш забубенный друг Никита.

страницы [1] [2] [3] [4] [5] . . . [8]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Любовь и романтика, Молодые парни

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>