Горячая гей библиотека

Плюшевый медвежонок

Часть 2 (последняя)

Я знаю, как надо трахать, потому что когда меня трахали, то ни разу никакой радости мне не доставили. Всегда насильничали парни. Ну, с ними же не справишься: как навалятся трое-четверо бугаёв, то тут лучше размягчиться и дать. А они сколько ни живут на зоне, прекрасного так и не чувствуют. Что за жизнь, ей-богу! Бедность чувств, скудость эмоций. Понимаешь, я карманник, и я знаю, что такое "внутри". Внутри - всё, снаружи - ничего. Вот видишь - воздух, свет. Пфуй! А внутри - мрак, внутри то, за чем тянется моя рука, что составляет моё счастье и богатство. Вот видишь кулак? Это головка моей руки. Вот так и головка моего члена: только попав внутрь, она обретает смысл своего существования. Бог недаром создал руку, похожую на член. Бог всё продумал... И насчёт меня всё продумал.

Я родился на свет настоящим мужиком, таким и остаюсь. А то, что меня когда-то затрахали и протрахали в рот и во все дыры, какие только у меня есть, то это насилие, а не настоящая жизнь. Я никогда никого не насильничал. Был только один случай, когда меня позвали на целку. Сбили парню целку и меня позвали. Я сунул, спустил - никакого удовольствия. Попка была напряжена, настроена враждебно, испугана, дрожала со страху та попка. Это была не попка, а прямая кишка, а мне нужна попочка, потому что Бог создал попочки, а не попки. Попочка любит мужской член. Это ты думаешь: как же это я повернусь на просьбу какого-то Шурки! А твоя попочка этого хочет. Я тебе укажу на любого мужика и скажу: его попочка ждёт моего члена. Он будет доволен. Я доставлю удовольствие не ему, а его попочке! Ты отказался...

Мы шли по тихому скверу. Я слушал, что говорил мне хорошенький, улыбался, но он не заразил меня своей красивой теорией о мужских попочках.

- Зачем ты вытащил кошельки? - спросил я так, что готов был не только на ссору с этим поэтом мужской попочки, но даже, может быть, на смерть.

Кто его знает, на что способны люди, которые большую часть жизни провели на зоне! Я не ошибся в своих предчувствиях.

- Ты думаешь, это самый страшный грех, который я совершил? Ты мне завидуешь? Возьми эти кошельки. Возьми деньги. Я себе ещё достану, сколько хочешь.

Я молча отступил на шаг.

- Кошельки! Ты из-за кошельков готов возненавидеть человека, посадить его в тюрьму, отправить на зону, где его будут насильно трахать во все дыры, вызывая в нём любовь к мужскому члену, которой нет и быть не может! Не люблю я мужские члены! Из-за кошелька!

Он шваркнул кошельки об асфальт. Перемена в его миленьком личике случилось в секунду. Он смотрел на меня своими васильковыми глазками с остервенением, они светились у него злым светом. Я увидел разъяренное животное, которое покорило земную фауну. Динозавры, мамонты оказались побеждёнными маленьким человеком, способным приходить в такую ярость.

- Я встретил бомжа, пацана, - продолжал плюшевый медвежонок, выговаривая каждый звук чётко, звонко, но тихо. - У него же есть попочка, тоже есть. Я попросил его повернуться - повернуться, и всё. Что ему стоило? Он мне в ответ сказал, что всегда бил и будет бить гомосеков. Он выхватил из своих лохмотьев финку, нажал на кнопку, и - вжик! - выскочило лезвие. А я стою напротив него беззащитный, с задранным членом, я лирически настроен, я ничего не имею против него. Я только попросил его об одолжении, и всё. Ты мне отказал, я тебя что, убил? Избил? Нет. Мы с тобой стоим и разговариваем, как будто мы обыкновенные люди. Но мы же оба знаем, что мы не такие, как все. Но мы разговариваем. А он вынул финку и думал, что он убьёт гомосека, он не хотел со мной говорить. И он мне сказал: "Я уже убил троих, ты будешь четвёртый". И без предупреждения на меня набросился: в правой руке финка, она направлена мне в пах - сюда, а левая рука для отвлечения моего внимания направлена мне в нос - сюда. Я правую руку перехватил, вывернул и швырнул паренька на рельсы. А тут помчался поезд. Мы же стояли у железной дороги. Он с вывернутой рукой корячится на рельсах - и вырваться из колеи не успел. А я взял и ушёл. Спокойно. Спокойной походкой. Я добрался до вокзала, поднялся по лесенке на платформу, дошлёпал по ней до турникетов, подлез под один, вышел в город и купил себе пирожок с капустой по 10 рублей. Но я сохранил себе жизнь.

Он смотрел на меня, и тут я понял, что он несостоявшийся актёр. Его сценическую карьеру погубили не то чужие карманы, не то любовь к мужским попочкам. Я просто-напросто замер, слушая его рассказ.

- Как ты думаешь, я правильно поступил? - вдруг спросил он.

И мы медленно двинулись по скверу дальше. Язык присох к моей гортани - так, кажется, когда-то писали классики.

- Вы страшный человек, - сказал я, неожиданно для себя перейдя на "вы".

- А человек любой страшный. Ты, что ли, никого не убивал? Никогда ни у кого ничего не своровал? Да я не поверю!

Я обомлел от такого утверждения.

- Конечно, я никогда ни у кого ничего не украл, никого никогда не убил.

- Он убил троих, а четвёртый убил его самого. А что я, по-твоему, должен был стать четвёртым? Мы стоим на путях, кругом никого, ни души. Я что, должен был подставиться под его перо, а потом с того света прийти доказывать, что я ничем перед ним не виноват? Я буду там, а он будет тут? Он мне нос расквасил, а его поезд надвое рассёк.

Мы помолчали. Потом он заговорил снова:

- У тебя когда-нибудь кто-нибудь умирал? На кладбища их ездишь навещать?

- Конечно.

- Это не ты их убивал? Ты им только одно добро делал? Ты и мамочке своей жизнь не сокращал? И сестре? И брату? И папочке? Ты - светоч добра и любви, и твоя мать никогда не плакала по ночам из-за тебя, проклиная себя за то, что произвела на свет сына, который сокращает её собственные дни. А я - я всего лишь спасал свою жизнь! Я не убил ни одного гомосека, а он - троих!

- Может, он врал?

- А зачем ему так врать? Откуда ты знаешь, что он врал?

- У него возраст такой - он хвастается, чтобы напугать.

- Не, то был другой паренёк. Он не врал. Он мне сам, когда мы ещё ехали с ним в электричке, сказал, что его не посадили, потому что он возрастом для тюрьмы не вышел. А они втроём с пацанами убили одного. Он сбежал из колонии. Такие пареньки не врут. Учитывая опыт его жизни, я и попросил его попочку. Я же не к каждому пареньку подхожу. Раз его отправили в колонию, то его там в первую же ночь затрахали. Всей колонией. Это точно.

- Зачем ты мне всё это рассказал? - вдруг спросил я, подозревая, что этот плюшевый медвежонок хочет одного из двух: или слить на меня тяжесть со своей грязной души, или убить, чтобы я унёс его тайны с собой в могилу.

Вот сейчас убьёт меня и уйдёт. Вокруг же никого...

- Не бойся, - ответил он, улыбаясь мне своей обаятельной улыбкой. - Мы же просто разговариваем. Что, уже и поговорить друг с другом нельзя? А насчёт того, чтобы поцеловаться, о чём ты мне тогда сказал, то - не люблю я поцелуев. Не вижу в них смысла.

"Что, девчата, поцелуй?
Лучше б просто всунул хуй", - пропел он частушку и хмыкнул.

Мы вышли к трамвайной остановке.

- Спасибо, - сказал он, - за то, что надоумил меня выбросить кошельки. Добрые люди обязательно найдут и за отдельную плату вернут их владельцам.

страницы [1] [2]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Мужики, Тюрьма

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>