Горячая гей библиотека

Гомоборцы (глава 2, последняя)

Часть 6

Вжик... вжик... - скрипят пружины кровати, - сладострастно двигая бёдрами, Гоблин Никандрович Гомофобов, публичный борец с педерастией, неутомимо скользит твёрдым, как скалка, членом в горячем, туго обжимающем Колькином очке, - вжик... вжик... хорошо! Ах, как хорошо! "Гомофобы", "гомофилы"... какая, бля, хрень! "Что существует, тому уже наречено имя, и известно, что это - человек..." - сказано у мудрого Екклесиаста, - Гоблин Никандрович Гомофобов, активист движения "За моральное возрождение", с наслаждением трахает Кольку уже в который раз, и хотя Колька, подставляя зад, какого-то особого удовольствия от скольжения члена в своём очке не испытывает, всё равно он Гоблину не отказывает... а не отказывает он потому, что не в напряг это Кольке: ни физического, ни морального дискомфорта Колька, подставляя зад, не испытывает. А ведь он, Колька, тоже... тоже, как Гоблин Никандрович, член движения "За моральное возрождения", - содрогаясь от толчков, Колька смотрит на раскрасневшееся, жаром пышущее лицо Гоблина Никандровича... "кажется, сейчас..." - подумает Колька, всем своим телом чувствуя, как Гоблин, убыстряя движение бёдрами, вместе с тем невольно сбивается с размеренного ритма, и - в следующую секунду, словно отзываясь на Колькину мысль-догадку, Гоблин Никандрович, торопливо обхватывая, сжимая ладонями Колькины плечи, рывком дёргает Кольку на себя, одновременно с силой вдавливаясь лобком между разведёнными Колькиными ногами, - всё это происходит одномоментно, быстро и судорожно, и кажется, что Гоблин Никандрович в состоянии накатившего обжигающего оргазма хочет сплавиться, слиться с Колькой в одно целое: содрогнувшись всем телом, тяжело, жарко дыша, Гоблин Никандрович в блаженстве затихает, и Колька, стиснутый в его сильных, по-молодому крепких объятиях, чувствует, как член Гоблина, извергая семя, непроизвольно - конвульсивно - дёргается в глубине его, Колькиного, тела... всё!

Спустя полчаса Колька, уже одетый, сидит в кресле, и Гоблин Никандрович, тоже одетый, разливает по чашкам горячий душистый чай... за то время, что Гоблин трахал Кольку, лучи заходящего солнца стали совсем багровыми - и комната, как ёмкость вином, наполнена предвечерним багровеющим сумраком; муха, которую Колька хотел убить, исчезла - то ли, застыдившись совершаемого на её глазах "богомерзкого акта", муха забилась куда-то в щель, то ли, предчувствуя возможный конец своей жизни, бесшумно слиняла в другую комнату... во всяком случае, убивать Кольке никого не пришлось - мухи, когда он, уже одевшись, подошел к окну, на подоконнике не было.

- Холодно будет завтра... ветрено, - говорит Гоблин Никандрович, отхлёбывая чай. Он смотрит на Кольку исподлобья, но взгляд его ничего не выражает - взгляд у Гоблина Никандровича нейтральный: спокойный, умиротворённый.

- Почему? - спрашивает Колька, размешивая в чашке сахар.

- А закат... солнце на закате - вон какое! - отзывается Гоблин Никандрович.

Какое-то время они молчат - пьют душистый чай, шумно отхлёбывая его из чашек; говорить им не о чем... да и о чём говорить - при такой разнице в возрасте? Главное - сделано... почему - главное? А потому что Гоблин - после того, как это случилось в первый раз - зовёт Кольку с одной-единственной целью... и хотя лично Кольке зад подставлять - в жопу давать - какого-то особого кайфа не доставляет, Колька приходит всегда... и - трахает его Гоблин Никандрович, ебёт, натягивает не хуже Лёхи... любит он это делать... явно любит! Сам любит, а сам...

- Я спросить вас хотел... - Колька, поставив чашку на стол, откидывается в кресле, и хотя в Колькиной интонации нет ничего особенного - звучит Колькин голос обычно, то есть совершенно спокойно, Гоблин Никандрович невольно напрягается. - Ну, про это... - поясняет Колька, глядя Гоблину Никандровичу в глаза, - про то, что мы делаем...

- А что мы делаем? - Гоблин, держа свою чашку в руках, вопросительно смотрит Кольке в глаза.

- Ну, это... - Колька, запнувшись, невольно улыбается. - Как голубые... про это хочу спросить...

- Ну! Спрашивай, - отзывается Гоблин; Колька не замечает, как взгляд Гоблина Никандровича неуловимо меняется - в один миг из нейтрального взгляд Гоблина становится напряженно внимательным, даже пристальным.

- Мы это делает... это самое... - Колька, думая, как лучше сформулировать вопрос, на миг умолкает и, чтоб заполнить образовавшуюся паузу, снова невольно улыбается, всё так же спокойно глядя в глаза Гоблину Никандровичу. - Делаем, как голубые... а вы сами... вы ж сами говорили, что голубые - это извращенцы... и поп говорил...

- Какой поп? - не давая Кольке договорить, Гоблин Никандрович смотрит на Кольку явно неодобрительно; голос Гоблина звучит подчеркнуто сухо, но Колька по-прежнему то ли всего этого не замечает, то ли неудовольствию Гоблина не придаёт должного значения.

- Ну, этот - на митинге... помните? Когда мы бастовали против голубых, поп этот говорил...

- Николай! Не поп, а отец Амброзий, - снова перебивая Кольку, строго поправляет Гоблин Никандрович. - И он помогает нам - помогает нашему движению...

- Вот! - перебивая Гоблина, с несвойственной ему живостью отзывается - восклицает - Колька. - Я же про это... про это я говорю - про наше движение... на словах мы - боремся, а сами... а сами мы - как они! Ну, то есть, как голубые... вот я про что говорю - про что вас спрашиваю!

Колька молод, даже юн - прагматично лицемерить он ещё не умеет, и потому ему, Кольке, действительно интересно, как всё это совмещается-объясняется в голове Гоблина Никандровича, - сидя в кресле, Колька смотрит на Гоблина без подвоха, без какой-либо иронии - смотрит открыто, и во взгляде Колькином выражается одно лишь любопытство... любопытство, и ничего более.

Собственно, такой - или какой-то другой, но в этом же роде - вопрос Гоблин Никандрович, с видимым удовольствием систематически трахающий Кольку, от Кольки ожидал... ведь в самом деле: получалась вопиющая нестыковка между хлёсткими, бескомпромиссно звучащими словами-лозунгами, которые он, Гоблин Никандрович, публично провозглашал-говорил, делая это в присутствии того же Кольки, и теми сладостными, регулярно совершаемыми совокуплениями, которым он, зазывая Кольку в гости, с Колькой тайно предавался... нестыковка была явная, даже вопиющая! И нестыковку эту теперь нужно было Кольке объяснять, - Колька, только что оттраханный в зад, ждёт от него, от Гоблина, ответа... и хотя такой - или примерно такой - вопрос Гоблин Никандрович от Кольки ожидал, всё равно вопрос этот застал Гоблина врасплох, - глядя на Кольку, спокойно сидящего напротив, Гоблин Никандрович, активист движения "За моральное возрождение", лихорадочно думает - соображает, как ему, Кольке, ответить, и не просто ответить, а ответить так, чтоб и овцы были целы, и волки - сыты... вот ведь проблема! Озадачил Колька...

Они сидят друг против друга - два публичных борца с голубыми, два гомофоба, втайне предающиеся "богомерзким актам", и в комнате, где они сидят - где старший с успехом, с молодым упоением регулярно трахает младшего - неуловимо сгущаются сумерки... "много таких вещей, которые умножают суету: что же для человека лучше?" - вопрошал мудрый Екклесиаст, - они, Гоблин Никандрович и Колька, сидят друг против друга, не зажигая света, и - за плечами одного десятилетия прожитой жизни, а в глазах другого застыл вопрос... Когда всё это случилось впервые - когда Колька, без лишних слов сняв с себя штаны, впервые подставил Гоблину зад и Гоблин, ошалевший от внезапно свалившегося на него счастья, с небывалым наслаждением отодрал Кольку в очко, точно так же сгущались в сумерки; было воскресенье, и до обеда они в числе прочих "здоровых сил" принимали участие в акции, направленной "против голубизации нашей жизни", или, как только что сказал Колька, "бастовали против голубых", а после обеда... после обеда всё это случилось, и - когда Гоблин, проводив трахнутого Кольку, закрыл за ним дверь, он, активист движения "За моральное возрождение", вгорячах было решил, что, невольно поддавшись чувствам и таким образом потеряв всякий контроль, он совершил - опрометчиво совершил! - непоправимое... секс был тот же - молодой, упоительно сладостный, как и сорок лет назад, когда Гоблин, будучи младшим сержантом, трахал "товарища младшего лейтенанта", но теперь у Гоблина была репутация, и эта репутация - репутация борца с голубыми, с содомитами и с "прочими извращенцами" - не только не допускала подобного секса, но была с таким сексом принципиально несовместима, и всё это нужно было как-то устаканивать, утрясать... душой Гоблин Никандрович, с упоением трахнувший парня, воспарил, - душа его ликовала, но - у медали этой была обратная сторона: репутация Гоблина Никандровича оказалась под угрозой... и вот ведь что было странно: воспарив душой, Гоблин Никандрович, думая о Кольке, о той лёгкости, с какой Колька подставил ему зад, вспоминал уже не "товарища младшего лейтенанта", а вспоминал он молодёжного секретаря, в пионерском лагере "пытавшегося изнасиловать пионера"... черт знает что!

Видимо, не зря говорят, что в бочке мёда всегда есть ложка дёгтя, - Гоблин Никандрович, думая о Кольке, вспоминал свой давнишний страх, круто изменивший его жизнь, и даже не столько вспоминал, сколько чувствовал его снова... конечно, Колька был не пионером - не малолетним мальчиком, и Гоблин его, этого Кольку, не принуждал и не заставлял совершать половой акт, - Кольке было восемнадцать лет, и Колька уже был вправе решать сам, с кем и как ему трахаться... но всё это была теория, а на практике - поди докажи, что не было никакого совращения и что этот "богомерзкий акт" был совершен по взаимному согласию... и потом - кому, в случае чего, надо будет доказывать, что всё было по взаимному согласию? Соратникам по борьбе? Но Гоблин, думая про соратников, чувствовал - и справедливо чувствовал! - что никаких доказательств "соратникам по борьбе" не потребуется: они, как голодные волки, порвут его тут же на куски, и сделают они это с извращенным сладострастием, даже - с наслаждением... ему ли, Гоблину, было не знать, какие чувства способны испытывать те, чьё либидо пребывает в глухом застое! И потом - что именно надо будет доказывать? Что он, Гоблин Никандрович, более тридцати лет проживший с Дульсинеей, никакой не педераст, не извращенец, а... кто же он? Сидя на кухне, Гоблин снова и снова прокручивал в голове, как Колька, поднявшись с постели, спокойно - ничего не говоря! - потянулся за трусами... спокойно, невозмутимо потянулся за трусами... и уходя, Колька о том, что случилось, ничего не сказал - никак о случившемся не отозвался... почему?

Гоблин гадал - мучительно думал, не находя ответа... как будто сам он, когда-то молодой, точно так же легко не отдался "товарищу младшему лейтенанту"! И, уходя после первого траха, он точно так же ушел молча, ничего не комментируя, ничего не говоря... но Гоблин, трахнув Кольку, думал уже не об Олеге - он думал о молодёжном секретаре, и неприятно сосущая неуверенность, как ложка дёгтя, отравляла ему сладость произошедшего... у Гоблина даже возникла-мелькнула мысль, что Колька - подосланный извращенец, под видом невинного простака совративший его, Гоблина Никандровича, и сделано это для того, чтоб потом его, Гоблина Никандровича, всеми уважаемого человека, имеющего репутацию непримиримого борца с голубыми и прочими извращенцами, тайно шантажировать или даже публично разоблачить... всякая-всячина лезла в голову - почти так же, как сорок лет назад!

И потому не было ничего неудивительного в том, что Гоблин Никандрович Гомофобов, активист движения "За моральное возрождение", не без некоторого внутреннего трепета явился в понедельник на работу - в училище, где учился Колька, - недвусмысленно явивший Кольке совсем другое, скрытое от всех лицо, Гоблин Никандрович Гомофобов, активист движения "За моральное возрождение", чувствовал себя более чем двусмысленно, а потому - неуверенно, и неуверенность эта, словно яд, ежесекундно подпитывала чувство внутренней пришибленности: "непримиримому борцу с голубыми" мерещилось, что то, что знал про себя он, знали уже все... словом, плохо себя чувствовал Гоблин Никандрович, очень плохо! Но Колька, казалось, ничего не помнил: он встретился с Гоблином в вестибюле и на формально нейтральный вопрос Гоблина:

- Как, Николай, дела? - спокойно ответил:

- Нормально, - Колька, восемнадцатилетний пацан, произнёс своё "нормально", приветливо улыбнувшись, как улыбался он всегда, и у Гоблина, не без внутреннего напряжения спросившего у оттраханного накануне Кольки "как, Николай, дела?", отлегло от сердца: ни в самом ответе, ни в интонации Колькиного голоса, ни в его взгляде, открыто устремлённом на Гоблина, совершенно не было ни какого-либо знака, ни тайного намёка, ни скрытого значения - ничего двусмысленного не было в Колькином облике, и у Гоблина Никандровича отлегло от сердца... жизнь продолжалась!

страницы [1] . . . [4] [5] [6] [7]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Мужики и молодые, Любовь и романтика, Первый раз

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>